Леонора попыталась сообразить, что такого он может предложить, чтобы она изменила свое решение.

– Госпиталь? – выпалила она. – Вы думаете, я соглашусь выйти за Алекса, если вы позволите мне и дальше работать в госпитале?

Он рассмеялся:

– Моя девочка! Я ведь все-таки говорю о таинстве бракосочетания! Работать по восемь часов в смену, вынося за больными судно? Фу! Вряд ли это было бы честной сделкой с моей стороны. Начнем с того, что я никогда не понимал твоего самопожертвования. Нет, я могу предложить тебе нечто более значительное и важное, чем это.

Леонора разочарованно покачала головой, устав от его манипуляций. Вдруг дядя снова стал другим, словно месяц, меняющий свои фазы. Подойдя, он обхватил ее лицо ладонями. Голос его звучал тихо и мягко:

– Не забывай, что я знаю тебя. Я знал тебя еще до того, как ты стала моей племянницей. Я знаю твою историю. – Глаза его вспыхнули. – Я знаю, откуда ты пришла.

Леонору захлестнула паника. От одного только упоминания об этом кровь застыла у нее в жилах. Глаза ее часто моргали, ей хотелось убежать – после долгих лет угроз страх охватил ее автоматически.

– Мы столько отняли у тебя, милое дитя. – Голос его дрожал от угрызений совести. – Но я могу кое-что вернуть тебе. Если ты выйдешь за Алекса, – умоляющим тоном продолжил он, – я могу отдать тебе часть твоего прошлого. Ту часть, которую ты потеряла… которую мы забрали у тебя очень давно. Думаю, ты не будешь разочарована. Помни, с Алексом у тебя есть шанс – настоящий шанс – на счастье. – Мистер Файерфилд вынул из кармана золотые часы и сверился со временем. – Просто подумай над тем, что я сказал. Выбирать тебе.

Миссис Шелби выглянула в окно и замерла от ужаса.

– Пожар!

Джеймс и Том подошли поближе и проследили за ее взглядом, устремленным в сумерки. Все хорошо понимали, откуда идет дым.

– Чертов дурень! – прошептала она. – В такую сушь он весь буш спалит.

Джеймс схватил шляпу.

– Том пойдет с тобой! – распорядилась миссис Шелби.

Джеймс покачал головой:

– Нет, я пойду сам. Один.

Миссис Шелби какое-то мгновение внимательно смотрела на него, потом кивнула, полезла за спинку кресла скваттера[8] и достала оттуда старое ружье.

– Выстрели два раза, если мы тебе понадобимся.

Джеймс кнутом привязал ружье к седлу и, подняв облако пыли, ускакал.

Продолжающаяся сушь оставила свои отметки вдоль всего пути. Скудная трава была зеленой только у корней, тогда как листья ее высохли и стали острыми как бритва. Там, где под эвкалиптами совсем недавно стояли лужи, теперь осталась лишь растрескавшаяся земля. Дорога была покрыта выбоинами от копыт диких животных, поскольку ходить им приходилось много, и эти переходы в поисках уцелевших источников воды удлинились.

Джеймс сконцентрировал все внимание на видневшемся впереди сером дыме, застилавшем звезды. В воздухе чувствовался запах гари. Лошадь тревожно подняла и опустила голову. Джеймс прищелкнул языком и пустил ее рысью вдоль мертвых полей и зарослей бурьяна, которые, синея в лунном свете, отмечали границы участка О’Рейли. Он проехал мимо опрокинутого ржавого плуга, которым не пользовались с тех пор, как много лет назад началось пьянство хозяина.

Усиливающийся запах пожарища указывал на то, что огонь бушует за гребнем ближайшего холма. Черный дым смешивался с темнотой ночи, взлетали оранжевые искры. С губ Джеймса сорвался вздох облегчения: горел не дом, иначе языки пламени лизали бы небо и он бы уже отсюда слышал треск рушащихся стропил. Он выехал на холм и нащупал ружье, чтобы убедиться, что оно на месте.

Еще несколько минут, и стал виден дом. От вида жалкой лачуги и воспоминаний о бедном детстве у него оборвалось сердце. Половина хижины была черной как ночь, а вторая сияла, освещенная большим костром. Лошадь отступила от жара огня, и Джеймс, спешившись, привязал ее к дереву. Ружье у седла блестело в отсветах огня. Он потянулся было за ним, но передумал и пошел на свет пламени с пустыми руками.

Затянутая сеткой дверь распахнулась от удара ноги. Из дома, спотыкаясь, вышел Шеймус, нагруженный домашним скарбом – кастрюлями, ложками, какими-то тряпками… Подойдя к костру, он швырнул все это в него, едва не обжегшись вспыхнувшим пламенем. Затем развернулся и пошел в дом.

– Что ты делаешь, Шеймус? – спросил Джеймс из тени.

Тот обернулся и, ослепленный ярким светом, вгляделся в темноту.

– Кто это? Кто здесь? – Он вдруг рассмеялся. – Неужто мой дорогой потерявшийся мальчик?

Шеймус вернулся. На белом в свете костра лице выделялись черные глаза с темными кругами и неряшливая клочковатая борода.

Джеймс, поборов желание немедленно уйти, вышел из тени.

– А вот и он! Удивляешься, как это я еще не сдох с голоду, да? – Шеймус развел руки в стороны для того, чтобы Джеймс мог оглядеть его с ног до головы: грязную одежду, порванную на животе рубашку… – Что? Забрал у меня жену, а теперь приехал проверить, жив ли еще старик?

Закусив губу, Джеймс тяжелым взглядом смотрел на этого человека и не узнавал его. Злости на Шеймуса уже не было – только жалость.

– Давай погасим огонь, Шеймус. Я приготовлю какой-то ужин и помогу тебе убрать.

– Это ты убил ее, так и знай! – прорычал Шеймус и подошел ближе. – А сейчас помогаешь уничтожить память о ней.

В его огромных черных зрачках отражались искры. Исходящий от него запах – перегар, рвота, экскременты – было трудно вынести, и Джеймс отвернулся.

– Что, не можешь смотреть правде в глаза? Не можешь повернуться лицом к тому, что ты натворил, мальчишка! Так я тебе напомню, еще как напомню!

Шеймус повернулся, покачиваясь, поспешил в дом и вернулся с выдвижным ящиком бюро. Он швырнул его на землю, нагнулся, едва не свалившись, и поднял какую-то книгу.

– Бронте… Дерьмо! Это были последние слова, которые она услышала, прежде чем ты убил ее! – Он швырнул толстый том в костер и снова повернулся к ящику. – Посмотри на эти фотографии. – Он веером развернул снимки перед собой. – Умерла. Умерла! Умерла! – заголосил Шеймус и бросил фотографии в огонь. – Так что, я наконец увижу в тебе хоть немного запала, сынок? – Он ударил себя в грудь. – Давай, мальчик! Покажи мне, что ты стал мужчиной!

Джеймс закрыл глаза:

– Я не стану драться с тобой, Шеймус.

– Драться? Уф! Драться со мной? – заорал тот в ночь. – С твоими ручонками? Когда я бил тебя, пока не уставала рука, что ты делал? Давал мне сдачи? Нет! Ты валялся на земле, как мокрая курица!

Джеймса уже трясло от злости. Трясло так, что мышцы, казалось, готовы были лопнуть.