Лицо его затуманилось воспоминаниями, и ее сердце откликнулось на это неожиданное проявление боли.

– Она умерла, когда я учился в пансионе, – начал он. – А отчим даже не связался со мной. Я не знал, что она умерла, пока не приехал домой на каникулы.

– Я сочувствую вам, Алекс. Это ужасно!

– Такое случается. – Он схватился за голову, потом вдруг взорвался смехом. Такой переход испугал Леонору своей горечью. – Такое гордое имя – Хэррингтон! Моя мать сначала сражалась за то, чтобы получить его, а после пила, чтобы его забыть.

И тогда она узнала это ощущение. Холод. Он тоже познал его, прочувствовал в своей жизни так же, как и она. В этот момент она поняла его. Гнев улетучился, как перышко, унесенное ветром. Чтобы прогнать призраки прошлого, эту горечь, ему требовалось тепло. Он мог быть добрым, она видела это. Ему просто нужно было тепло, ее тепло.

Леонора обняла Алекса за талию, но он, казалось, не заметил этого, поглощенный своими мыслями. Сердце ее билось часто и гулко: он выглядел раненым, как солдаты в госпитале. Она поцеловала его в щеку и повернула лицом к себе, чтобы отвлечь от этой боли. Потом поцеловала в губы и почувствовала, как его губы становятся более мягкими и податливыми. А еще она просунула руку ему под пиджак и провела кончиками пальцев по спине. От этого прикосновения поцелуй Алекса стал более настойчивым. Он обхватил ее лицо ладонями, скользнул губами по шее и провел по ней языком. Затем стянул платье с ее плеча и опустил бретельку комбинации вниз, оставляя красную полоску на коже.

Зарывшись лицом в шею Леоноры, он нащупал ее грудь и, грубо сжав, подтолкнул вверх. Когда он обхватил губами сосок, во рту у девушки пересохло и она застыла. Алекс почувствовал это напряжение, но решил, что это от удовольствия, и, слегка прикусив, потянул сосок. Вскрикнув, она попыталась вырваться, но он, обхватив ее руками, поставил между расставленных колен и прижал к себе. Что-то твердое уткнулось в ее бедро. Вся теплота в душе Леоноры пропала. Она запаниковала и вновь попробовала оттолкнуть его руки, мнущие ее грудь.

В дверь комнаты громко постучали.

– Алекс, вы здесь? – Голос Оуэна Файерфилда звучал возбужденно и радостно.

– Проклятье! – прорычал Алекс и поднял голову.

Леонора поспешно поправила платье.

– Эй, есть тут кто-нибудь? – послышался тот же голос.

Алекс, прижав палец к губам Леоноры, подождал, пока шаги ее дяди затихнут в коридоре, и, недовольно ворча, поправил брюки. Настроение его было испорчено.

– Умеет ваш дядя выбрать подходящий момент, что тут скажешь! – Ухмыльнувшись, он лениво добавил: – Поможете мне с галстуком, дорогая? Похоже, он хочет о чем-то поговорить. Будем надеяться, что это хорошие новости.

Взяв дрожащими руками черный галстук, Леонора завязала узел и подтянула ему под подбородок. Поднявшись, Алекс оглядел ее с головы до ног и привлек к себе:

– Напомните, на чем мы остановились?

Она прижала ладонь ко лбу и оглянулась на дверь:

– Я собиралась немного отдохнуть. Вероятно, погода сказывается.

– Вы действительно бледны. – Он небрежно поцеловал ее. – Отдыхайте, дорогая. Нас ждет новый день.

Леонора несколько минут стояла перед закрывшимися дверьми, потом осторожно прикоснулась к левой груди, которая до сих пор болела от грубого прикосновения его пальцев и рта. Внутри ее началось какое-то движение: ощущения стягивались воедино, переставая быть смутными воспоминаниями, связанными с реакцией организма, и превращаясь в чувство. И в процессе такого единения в голове формировалось незаметно набиравшее силу понимание. Она представляла лицо Алекса в гневе, в минуты веселья и необузданного желания… Эти лица смешивались, сливались, пока она не увидела одно лицо – лицо его настоящего. И Леонора успокоилась. Алекс был ей небезразличен, порой она испытывала влечение к нему и даже желание, но теперь со всей определенностью и даже легким страхом поняла, что она его не любит.

В следующие несколько дней Алекс сдержал свое обещание и, когда не был на деловых встречах с Оуэном Файерфилдом, окружал ее вниманием и заботой. А если встречался с друзьями и задерживался допоздна за выпивкой, то скрывал это от нее. На четвертый день вечером Алекс привел Леонору на уединенную террасу на крыше отеля. Небо над городом было бледно-лилового цвета. Мерцающее, вытянутое оранжево-желтое пламя свечей, расставленных вдоль террасы, отражалось в полированном мраморе, напоминая серебристые, похожие на мираж урны огня. Аромат роз дурманил воздух, как запах бренди, и у Леоноры перехватило дыхание, когда она увидела полог из тончайшего прозрачного шелка над их столиком и водопад белых лилий, сбегавший с поручней и уступов.

На Алексе был черный смокинг и белый галстук-бабочка – она никогда еще не видела его таким красивым. Он выдвинул для девушки стул, и при этом движении она почувствовала роскошный запах его одеколона.

Официанты исчезли. Погода стояла не жаркая и не холодная, а приятная и способствовавшая тому, чтобы край ее платья из легкой ткани щекотал скрещенные под столом ноги. Все было идеально.

Внезапно по спине Леоноры пробежал холодок. Все было слишком уж идеально и спланировано заранее. И то, что должно было быть очевидным для нее еще до отъезда из Питтсбурга, вдруг стало ошеломляюще ясным, когда Алекс встал, подошел и взял ее за руку. Каждое его движение было преувеличенно подчеркнутым, и она наблюдала за разворачивающимся перед глазами действом беспомощно, как во сне. По мере того как он опускался на одно колено, сердце ее сжималась.

– Леонора, – уверенно произнес он, – мы знакомы недостаточно долго, но как только я увидел вас, то сразу понял, что вы станете моей женой.

Слово «жена» вызвало новую волну паники. Она пыталась сдержаться, не показать свой ужас, но тело ее не слушалось.

– Ваша красота и грация, ваше утонченное чувство собственного достоинства, ваша чистота… У меня дух захватывает от всего этого. – Он сжал ее руку и улыбнулся. – Я хочу провести с вами всю жизнь, ничего другого мне не нужно.

Алекс полез в карман, извлек оттуда футляр из черного бархата и медленно открыл его. Внутри лежало золотое кольцо с большим овальным бриллиантом в окружении изумрудов.

– Оно принадлежало моей покойной матери. И я не могу представить себе руку, более достойную носить его, чем ваша. – Он набрал побольше воздуха в легкие, в то время как ее дыхание замерло. – Леонора Файерфилд, согласитесь ли вы выйти за меня замуж?

«Нет! Нет!» – хотела она крикнуть. Она закрыла глаза, чувствуя себя ужасно глупо из-за того, что не сумела предвидеть наступление такого момента. Она не знала, сколько молчала, секунду или минуту, прежде чем смогла ответить:

– Мне очень жаль, Алекс…

Он слегка склонил голову, и улыбка словно прилипла к его губам.

– Что?

– Мне очень жаль…

Она попыталась сжать его руку, но та оказалась холодной и жесткой.