Я улетел в темный предрассветный час, как всегда, ни с кемне прощаясь. Правда, неясная фигура в Контрольной Башне махала мне рукой, и япомахал ей в ответ. Но для нее я был таким же расплывчатым силуэтом, как и онадля меня. Я пересек взлетное поле и пошел к доку, где находилась «Модель-Т»,поднялся на борт, уложил вещи и посвятил полчаса проверки исправности бортовыхсистем. Потом я выглянул наружу, чтобы осмотреть фазоинверторы. Убедившись, чтовсе в порядке, я закурил сигарету.

Небо на востоке посветлело. Из-за темных гор, с запададонесся раскат грома. На серой простыне неба, меж плывущих облаков проглядывализвезды, похожие теперь скорее на редкие капли росы, чем на сверкающее конфетти.

Может, подумал я, мне хоть сегодня удастся улизнутьнезаметно.

Запели птицы. Неизвестно откуда появился серый кот, которыйпотерся о мою ногу и удалился в направлении птичьих трелей.

Бриз сменил направление. Теперь он дул с юга, просачиваясьсквозь шелестящий фильтр леса на дальнем конце поля. Воздух наполнился свежимзапахом влажной земли и молодых листьев.

Когда я в последний раз затянулся сигаретой, небо ужепорозовело, и горы, казалось, дрожали в мерцающем воздухе этого раннего утра.Большая голубая птица села мне на плечо. Я погладил ей хохолок и она полетелано своим делам.

Пора. Я шагнул к кораблю…

Носок ботинка зацепился за торчащий из плиты болт, и я чутьне упал, едва успев схватиться за распорку корабля. При этом я больно ударилсяколеном о твердые плиты, и не успел я подняться, как маленький черный медвежонокуже лизал мне лицо. Я почесал ему за ухом, погладил по голове, затем похлопалпо огузку и поднялся на ноги. Медвежонок повернулся и побежал к лесу.

Тут выяснилось, что мой рукав зацепился за распорку в томместе, где она соединялась со стойкой.

Пока я старался освободиться, на мое плечо опустилась ещеодна птица, а целая их стая уже неслась ко мне со стороны леса. Перекрываяптичий гам, пророкотал еще один раскат грома.

Все-таки, это началось…

Я, как угорелый, бросился к кораблю, едва не споткнувшись озеленую крольчиху, что сидела на задних лапах у люка, следя за мной розовымиподслеповатыми глазами. По плитам дока ко мне скользнула стеклянная змейка —прозрачная и сверкающая.

Забыв пригнуться, я стукнулся макушкой о верхний край люка иотпрянул назад. В то же мгновение мою лодыжку обхватила обезьянка с короткойрыжей шерстью и подмигнула мне большим голубым глазом.

Погладив ее по голове, я с трудом освободился. Обезьянкаоказалась сильнее, чем я полагал.

Я проскочил в люк, но крышку заело, как только я попыталсяего закрыть. Пока я искал причину неисправности, пурпурные попугаи выкрикивалимое имя, а стеклянная змейка во что бы то ни стало пыталась пробраться на борт.

Наконец, люк поддался.

– Ну ладно, черт вас побери! — прокричал я. — Я улетаю!До встречи! Я вернусь!

Сверкали молнии, громовые раскаты гремели не переставая. Сгор надвигалась буря.

– Уходите все с поля! — закричал я, захлопывая крышкулюка.

Задраив ее намертво, я плюхнулся в кресло пилота изадействовал все системы.

На экране я видел уходящих зверей. По полю растекалиськлочья тумана, первые капли застучали по корпусу корабля.

Я взлетел, когда пришла буря.

Корабль, пробив облака, вышел за пределы атмосферы, и уженаходясь на орбите, я задал ему маршрут полета.

Так происходит всякий раз, когда я покидаю Вольную. И всеоттого, что я хочу это сделать незаметно. И каждый раз у меня ничего невыходит.

Как бы то ни было, а все же приятно знать, что тебя где-тождут.

В нужный момент я покинул орбиту и мой корабль устремилсяпрочь от планеты. Несколько часов подряд меня мутило, руки неожиданно начиналидрожать. Я курил сигареты подряд одну за другой, пока в горле не пересохло.Там, на Вольной, я был властелином целого мира. А теперь вот снова приходилосьпускаться в опасное путешествие. В какой-то момент я чуть было не поддалсяпаническую желанию повернуть назад. Но потом я вспомнил о Кати, о Марлинге, оНике — бедный карлик, как давно его уже нет на этом свете — вспомнил о своембрате Чаке и, ненавидя самого себя, продолжал полет к точке фазоперехода.

Это произошло, как всегда, внезапно. Корабль прошел фазу иуправление перешло к автопилоту.

Я расхохотался, и совсем как в старые добрые времена, мневдруг стало абсолютно наплевать на все поджидающие меня опасности.

Что из того, если я погибну? Ради чего, черт возьми, я живу?Чтобы жрать деликатесы? Или, может, чтобы развлекаться с куртизанкой, нанятойпо контракту? Чушь! Рано или поздно все попадут в Токийский Залив, и даже мнепридется в один прекрасный день закончить в нем свои дни. Я понимаю, что никудаот этого не денешься. Так уж пусть лучше это произойдет на моем пути кблагородной цели. Я не хочу тоскливо увядать, ожидая пока кто-нибудь непридумает способ прикончить меня в собственной постели.

…И тут на меня нашло. А все из-за этого фазоперехода.

Я запел литанию, написанную на языке еще более древнем, чемсамо человечество. Я пел ее впервые за долгие годы, потому что впервые за этигоды чувствовал себя готовым ко всему.

Казалось, что свет в кабине померк, хотя я был уверен в том,что светильники горят столь же ярко, как и всегда. Огоньки приборов на консолиуправления уплыли куда-то вдаль и превратились в горящие глаза ночных хищников,следящих за мной из темноты леса. Мой голос, казалось, исходил из груди другогочеловека, который, в результате какого-то немыслимого акустического эффекта былгде-то далеко впереди. Оставаясь собой, я следовал за ним.

Постепенно к моему голосу стали присоединяться другие —призрачные, высокие, замирающие и колышущиеся, как будто влекомые бесплотнымветром. Вскоре мой собственный голос затих, но невидимый хор все продолжал, ник чему не обязывая, едва слышно петь. Я уже не мог разобрать слов. Меняокружали неподвижные немигающие глаза, где-то вдали виднелось слабое свечение,похожее на закат солнца туманным вечером. Я понял, что все это сон, что я могупроснуться в любой момент, как только захочу. Но я не хотел. Я двигался туда, вэту мглу, на запад.

Через некоторое время я оказался на гребне утеса, дальшеидти было некуда. Надо мной простиралось бледное бесцветное небо, внизу былавода. Огромное, тусклое пространство, которое я никогда не смогу преодолеть. Поего зыбкой поверхности пробегали редкие блики, туман клубился над ним, принимаясамые причудливые очертания.