В свое время я заготовил целый список несуществующих людей сполностью продуманными и вполне надежными биографиями. Все эти люди поочередноприобретали «Модель-Т» друг от друга и точно таким же образом будут поступать ивпредь. У них много общего — ростом все они примерно пять футов десять дюймов ивес их приблизительно равен ста шестидесяти фунтам. В любого из них я могупревратиться с помощью небольшого грима и некоторого напряжения памяти призапоминании биографии. Все дело в том, что мне не очень-то нравитсяпутешествовать на корабле, зарегистрированном на имя Фрэнка Сандау с Вольнойили, как ее еще часто называют, планеты Сандау. Если ты — один из ста самыхбогатых людей в галактике (кажется, в настоящий момент я значусь в списке 87-м,хотя, может и 88-м или 86-м), то приходится все время идти на определенныежертвы, терпеть некоторые неудобства, от которых никуда не денешься.

Просто удивительно, сколько людей жаждут моей крови или моихденег, но ни то, ни другое я не склонен тратить попусту. Я человек ленивый ипугливый, все что мне нужно — чтобы моя кровь и мои деньги всегда оставалисьпри мне. Честолюбие у меня отсутствует, иначе я старался бы стать 87-м, потом86-м, 85-м и так далее. Деньги, вообще, меня мало волнуют. Быть богатым интереснотолько поначалу, да и то не очень, а потом это быстро приедается. После первогомиллиарда ваше богатство воспринимается как чистая условность. Я долго мучилсяот мысли, что наверняка финансирую множество черных дел, сам того неподозревая. Потом придумал себе Большое Дерево и решил — а катись все кчертовой матери.

Большое Дерево так же старо, как и общество, его породившее.Каждый листок на его ветвях — банкнота. Сколько в мире денег — столько листьев,и на каждом написано имя. Некоторые листья опадают, на их месте вырастаютновые, и через два-три сезона все имена меняются. Но Дерево остается прежним,оно функционирует, как и раньше, только все растет и разрастается. Было время,когда я хотел отсечь все гнилые ветви на Большом Дереве, но пока я обрубал однуветвь, начинала гнить другая, и так все время, а мне ведь и спать когда-тонадо. Проклятье! В наше время даже деньги нельзя потратить по-человечески, да иДерево совсем не похоже на «бонсай»[2] в горшочке, оно не растет вуказанном направлении.

Ну и пусть себе растет, как ему вздумается, с моим именем нанекоторых листочках — пожелтевших и увядших, либо зеленых и свежих. Я жепозволю себе маленькое удовольствие — буду прыгать по его веткам, взяв себеимя, которое не будет мозолить мне глаза на всех этих листочках, болтающихсяперед моим носом. Вот и все, что касается меня и Большого Дерева. История же отом, каким образом в моем распоряжении оказалось столько зелени[3],может навести на еще более сложную и забавную метафору, но об этом в следующийраз.

Я начал вводить в память моего электронного секретаряинструкции насчет того, что должна делать, а также — чего ни в коем случае недолжна делать прислуга во время моего отсутствия. После многочисленныхперезаписей и мучительного напряжения всех своих умственных способностей я,наконец, упомянул все, что следовало. Просмотрев свое завещание, я решилоставить все как есть. Некоторые бумаги я переложил в камеру аннигилятора,оставив распоряжение уничтожить их при определенных обстоятельствах. Крометого, я послал одному из своих представителей на Альдебаране-5 предписание,гласящее, что если человеку по имени Лоуренс Дж. Коннер случится быть проездомв тех местах и ему что-то понадобится, то нужно ему это «что-то» предоставить.Упомянул я также о специальном секретном коде на случай, если придетсядоказывать, что я — никто иной, как Фрэнк Сандау. Затем я заметил, что прошлоуже почти четыре часа, и я порядком проголодался.

– Сколько осталось до заката, округляя до минут? —спросил я секретаря.

– Сорок три минуты, — ответил из скрытого динамикаголос, лишенный всяких признаков пола и каких-либо эмоций.

– Я буду обедать на Восточной Террасе ровно черезтридцать три минуты, — сказал я, сверяясь с хронометром. — Закажи мне омаров сжареным картофелем по-французски и капустным салатом, ватрушек, пол-бутылкинашего шампанского, чашечку кофе, лимонный шербет, самого старого коньяку измоего погреба и две сигары. И еще спроси Мартина Бремена, не будет ли он таклюбезен лично обслужить меня.

– Да, сэр. Что-нибудь еще?

– Нет.

Потом я отправился обратно в свои апартаменты, сунулкое-какие вещи в дорожную сумку и начал переодеваться. Включив терминалсекретаря, я с некоторой внутренней дрожью отдал наконец приказ, который мнедавно уже следовало отдать, но я все время откладывал этот момент.

– Через два часа и одиннадцать минут, — произнес я,вновь посмотрев на хронометр, — позвони Лизе и спроси, не хочет ли она выпитьсо мной на Восточной Террасе. Приготовь на ее имя два чека по пятьдесят тысячдолларов каждый. Подготовь также рекомендацию по форме «А». Доставь все этосюда в отдельных незапечатанных конвертах.

– Да, сэр, — последовал ответ, и пока я возился сзапонками, нужные мне документы скользнули в приемную корзину на туалетномстолике.

Я проверил содержимое каждого из конвертов, запечатал их иопустил в карман пиджака. Затем я отправился по коридору к Восточной Террасе.

Солнце превратилось в огромный багровый шар, зависший надзатянутым дымкой горизонтом, грозя раствориться в нем с минуты на минуту. Внебе парили золотистые облака, все более розовевшие по мере того, как солнценеумолимо спускалось по своей небесной дороге, проходящей меж пиков двухблизнецов — Урима и Тумима, которые я специально поместил там, чтобы указыватьсолнцу путь к ночному приюту. В последние мгновение дня радужная кровь светилаомоет туманные склоны гор.

Я уселся за стол под огромным вязом. Как только я коснулсясиденья стула, над моей головой возник силовой барьер, который предохранял меняот падающих сверху сухих листьев, пыли, насекомых и птичьего помета. Черезнесколько мгновений показался Мартин Бремен, который толкал перед собойсервировочный столик.

– Допрый фечер, сэр.

– Добрый вечер, Мартин. Как твои дела?

– Просто замечательно, мистер Сандау. А как фаши?

– Я уезжаю.

– О?!

Он расставил тарелки и разложил приборы, снял со столикакрышку и начал подавать на стол.

– Да, — произнес я. — Быть может, надолго.

Пригубив шампанское, я одобрительно кивнул.