первым месяцам пребывания Гиббса в России. Возможно, впоследствии он понял, насколько был прав его знакомый.

Несмотря на неудачу, минувший год не был потерян напрасно. У него появилась возможность изучать русский язык; он стал давать частные уроки английского другим заинтересованным жителям города и, кроме того, время от времени занимался воспитательной деятельностью. Пока у него были уроки, Гиббс был уверен в том, что сможет продержаться, по крайней мере, до следующего лета, когда, по возвращении в Англию, у него появятся более перспективные возможности. Между тем предложения преподавать продолжали поступать, поскольку в это время в столице появилась мода на все английское, и многие ученики и их родители жаждали получить в качестве преподавателя такого квалифицированного англичанина.

Благодаря непринужденности и общительности, сочетавшимися с воспитанностью и благородными манерами, Сид приобрел ряд личных друзей среди членов довольно крупной английской колонии, возникшей в русской столице. Он стал принимать активное участие в социальной жизни анклава и вскоре начал получать приглашения «прийти на вечерок», где обычно затевался неформальный ужин, обсуждение вестей с родины и местных новостей, а также импровизированные развлечения с участием гостей, которые музицировали или устраивали громкую читку.

К 1903 году Гиббс полюбил этот город с богатой, кипучей жизнью, морозной, сверкающей инеем зимой, так не похожей на сырые слякотные английские зимы. Богатство зимних праздников и развлечений, которые выносливые русские придумали для того, чтобы всласть насладиться этим суровым временем года, увлекло Гиббса. После первых крепких морозов все население стало появляться закутанным в меха, и жизнь города подчинилась зимней моде. Кучеры, правившие санями, мчавшимися по улицам, облачались в свои живописные одежды; продавцы чая и сластей закутывали в овчины кипящие самовары; в парках и на площадях и стар и мал катался на салазках и ледянках. На льду реки возникали фантастические деревни, в которых устраивались зимние базары и затевались веселые забавы. Казалось, что у каждого участника представления — своя роль и собственный наряд. Это свойство русских настолько поразило Гиббса, что он часто отмечал врожденный актерский дар, свойственный этому народу, инстинкт, «настолько глубоко въевшийся в русскую натуру, что зачастую создается впечатление, будто русские исполняют какую-то роль, а не живут своей жизнью».

Он отметил также характерную приверженность русских к отправлению религиозных обрядов, хотя и относился к ним как сторонний наблюдатель, чья религиозность находилась в подвешенном состоянии. Россия оставалась приверженной своей вере долгое время после того, как большинство остальных европейских стран стали относиться к религии в лучшем случае как ко вторичному фактору их общественной и политической жизни. Однако, живя в России, человек оказывался захваченным размеренным ритмом религиозной жизни православных верующих, которые детально воспроизводили, переживали все события в земной жизни Христа. Эти события в продолжение всего года отмечались их Церковью великолепными литургиями, отражаясь в красоте церковных служб, музыке, иконах, облачении и жестах священников. И эта активная религиозность пронизывала все стороны жизни. Все население — богачи и бедняки, крестьяне и знать — подхватывало ритм праздников и постов.

К этому времени Гиббс достаточно убедился в надежности деловых перспектив и решил перевезти из дома в Петербург почти все свои пожитки. Его профессиональная репутация укрепилась окончательно, когда он получил важную должность преподавателя Императорского Училища правоведения, предназначенного для сыновей потомственных дворян — одного из двух учебных заведений, финансировавшихся Государем и предназначенных для подготовки молодых людей к государственной службе. Гиббс прославился тем, что отошел от принятой там практики поощрения наушничества. Такая практика была оскорбительна для привитого ему со школьных лет кодекса чести. Гиббс не только отказывался выслушивать доносы учеников друг на друга, но и отчитывал за это доносчиков.

Он также стал принимать активное участие в жизни петербургской гильдии учителей английского языка. Это была официально зарегистрированная организация, предназначенная для помощи учителям в создании кружков для чтения с целью профессионального усовершенствования,

установления контактов с различными образовательными движениями, чтения научных докладов и лекций по вопросам образования, создания библиотеки необходимой литературы, а также организации различных мероприятий для совместного проведения досуга. Престиж гильдии оказался настолько высок, что к нему проявили интерес такие спонсоры, как британский посол сэр Артур Николсон, а также посол США достопочтенный Джон У. Риддл.

Гиббса неоднократно выбирали в члены различных комитетов, после чего он стал секретарем, а затем вице- президентом этой организации. Развлекательные программы, финансировавшиеся гильдией, зачастую включали легкие пьесы, которые можно было ставить с минимальными усилиями и декорациями. Репетиции и постановки доставляли большое удовольствие, и все участвовали в них в качестве актеров или помощников режиссера. В некоторых из них появлялся и Сид под именем С. С. Гиббс или В. А. Кентаб. Он выступал также в качестве постановщика и не раз удостаивался похвалы. Хотя в Кембриджском университете Гиббс изучал экономику, он никогда особенно не увлекался политикой; то же можно было сказать о его близких друзьях, учениках и их родителях. Английская колония в Петербурге была изолирована от местного общества своим провинциальным отношением — она измеряла все происходящее английскими стандартами: своей монархией, парламентом, церковью, промышленностью, учебными заведениями. Каждое утро, выходя из дома, Гиббс покупал на Невском не только русские газеты, но и английские. Разумеется, он знал о напряженной политической и социальной обстановке в Петербурге, которая часто внезапно взрывалась. Но он, как и его английские друзья, рассматривали эти факты как неизбежные симптомы примитивной и неуклюжей системы, переживающей муки роста, которые неизбежны при попытке войти в цивилизованный XX век.

Однако полной неожиданностью, нарушившей размеренную жизнь Гиббса, явился один памятный день в январе 1905 года, ставший известным как «Кровавое воскресенье». Его бурные события явились поистине предвестником грядущего катаклизма. Западная печать детально, не без преувеличений, описала их как жестокое подавление протеста рабочих устаревшим, жестоким, деспотическим режимом. В действительности все обстояло гораздо сложнее.

Царь Николай II и сама самодержавная власть уже давно подвергалась давлению как извне, со стороны Европы, где поднималась волна в поддержку создания правительства, ответственного перед народом, так и изнутри, со стороны студентов, образованной элиты и радикальных активистов, которые были проникнуты этими заразительными идеями. Как часто бывает, именно студенты первыми поддавались разрушительным доктринам и становились главарями бунта — не благодаря их собственному политическому видению, а вследствие свойственной молодости нетерпеливости и мечтательности. Их можно было легко побудить к осуществлению актов насилия с помощью зажигательной риторики агрессивного и радикального социалистического меньшинства, нацеленного на окончательное свержение самодержавной власти.

Политизация университетской жизни началась каких-то шесть лет назад в результате инцидента, который сам по себе должен был бы привести лишь к незначительным политическим неурядицам. Когда в 1881 году Александр II был убит, вся