— Ну и что здесь происходит, или мы все в отпуске? — спросил дон Клаудио, не обращаясь ни к кому конкретно.

Все немедленно бросились изображать бурную деятельность — доставать бумаги из папок, обсуждать какие-то важные дела и стучать по клавишам пишущей машинки, скорее всего печатая лишь бессмысленный набор букв, повторявшихся по нескольку раз.

Я вышла из комиссариата и зашагала по тротуару. Проходя мимо окна, я увидела комиссара, снова заглянувшего в комнату к своим подчиненным.

— Ну и ну, шеф, вот это цыпочка, — прозвучал незнакомый мне голос.

— Закрой рот, Паломарес, а то отправлю тебя стоять в карауле на Пико-де-лас-Монас.

22

Прежде, как мне было известно, между Тетуаном и Танжером, разделенными семьюдесятью километрами, существовало регулярное автобусное сообщение. Однако с началом войны автобусы стали ходить редко и не придерживались строгого расписания, поэтому мне так и не удалось узнать, когда можно будет уехать. На следующее утро я направилась в гараж «Ла-Валенсьяны», исполненная решимости ждать сколько потребуется — до тех пор пока один из этих больших красных автобусов не отправится в путь. Если накануне мне удалось выдержать полтора часа в обществе нахальных полицейских, то — решила я — дождаться отправления автобуса среди водителей и перепачканных машинным маслом механиков тоже вполне под силу. Я снова надела свой лучший костюм, повязала на голову шелковый платок и скрыла под темными очками глаза, чтобы они не выдавали мое волнение. Не было еще и девяти, а я уже подходила к находившемуся за городом автобусному гаражу. Я шагала торопливо, погруженная в свои мысли, представляя себе встречу с администратором «Континенталя» и продумывая, что буду ему говорить. К тому же к моим переживаниям из-за долга присоединялось другое, не менее неприятное чувство. Мне впервые предстояло вернуться в Танжер, где все пропитано воспоминаниями о Рамиро. Я знала, как больно мне будет вновь оказаться там, и понимала, что день выдается тяжелый.

По дороге мне почти никто не встретился: было еще рано, — поэтому меня очень удивило, когда рядом со мной неожиданно притормозил автомобиль — черный и блестящий «додж» среднего размера. Я понятия не имела, кому принадлежит эта машина, но донесшийся из нее голос оказался мне прекрасно знаком.

— Morning, dear[33]. Какая неожиданная встреча! Может, тебя подвезти?

— Нет, спасибо. Я уже на месте, — сказала я, указывая на гараж «Ла-Валенсьяны».

Заглянув в машину, я увидела, что на англичанке один из костюмов, сшитых в моем ателье, а на голове, как и у меня, светлый платок.

— Ты собираешься сесть на автобус? — спросила она с нотками удивления в голосе.

— Да, я еду в Танжер. Но в любом случае спасибо вам за любезное предложение.

Словно услышав смешную шутку, Розалинда Фокс звонко расхохоталась.

— No way, sweetie. Никаких автобусов, дорогая. Я тоже еду в Танжер, так что прошу садиться. И пожалуйста, не обращайся больше ко мне на вы. Мы ведь теперь подруги, aren’t we?[34]

Я быстро взвесила это предложение и, рассудив, что в нем нет ничего противоречащего наставлениям дона Клаудио, приняла его. Эта неожиданная удача избавила меня от утомительной поездки в автобусе, с которым связаны самые печальные воспоминания, и, кроме того, в компании с Розалиндой было намного легче преодолеть дорогу, отвлекшись от тревожных мыслей.

Оставив позади автобусный гараж, мы проехали вдоль бульвара Пальмерас, мимо огромных красивых особняков, утопавших в зелени садов. Англичанка указала мне на один из них:

— Вот мой дом, хотя, думаю, это ненадолго. Вероятнее всего, я скоро перееду.

— В другой город?

Розалинда рассмеялась, словно услышала самое нелепое предположение.

— Нет-нет, ничего подобного. Просто хочу найти себе более удобное жилье; эта вилла, конечно, великолепна, но в ней довольно долго никто не жил, и она нуждается в ремонте. Водопровод там в ужасном состоянии, и мне даже думать не хочется о том, что будет зимой. Я сказала об этом Хуану Луису, и он подыскивает для меня другое жилье, a bit more comfortable[35].

Она упомянула имя своего любовника просто и непринужденно, уже не таясь, как в тот день, когда я срочно шила ей платье для приема. Я, в свою очередь, никак на это не отреагировала, словно все было в порядке вещей и то, что моя клиентка так запросто упоминает имя верховного комиссара, не казалось мне чем-то необычным.

— Я в восторге от Тетуана, it’s so, so beautiful[36]. Он чем-то напоминает европейскую зону Калькутты, с ее садами и домами в колониальном стиле. В общем, те места, где я провела немалую часть своей жизни.

— Ты не собираешься туда возвращаться?

— Нет, ни в коем случае. Все это уже в прошлом, и у меня с ним связаны не очень приятные воспоминания — кое-кто поступил там со мной довольно нехорошо. К тому же мне нравится узнавать новые места: недавно я жила в Португалии, теперь — здесь, в Марокко, а завтра — who knows — кто знает, где окажусь. В Португалии я прожила чуть больше года — сначала в Эшториле, затем в Кашкайше. Потом ситуация изменилась, и я решила уехать оттуда.

Розалинда говорила без остановки и в то же время внимательно следила за дорогой. Я заметила, что ее испанский значительно улучшился со времени нашей первой встречи — она уже не смешивала его с португальским, хотя по-прежнему то и дело вставляла слова на своем родном языке. Мы ехали с открытым верхом, и шум мотора был оглушительным. Англичанке приходилось почти кричать, чтобы я ее услышала.

— До недавнего времени там, в Эшториле и Кашкайше, было превосходное общество — дипломаты, европейские аристократы, английские виноторговцы, американцы из нефтяных компаний… Все было невероятно дешево: жилье, обслуживание, напитки. Мы жили, ни в чем себе не отказывая, развлекались, играли в бридж. Но неожиданно, как-то вдруг, все изменилось. Внезапно появилось огромное количество людей, желавших там поселиться. Британцы, прожившие всю жизнь в отдаленных уголках империи, решили наконец обосноваться в Европе — только не в дождливой Англии, а на португальском побережье с его мягким климатом. Испанцы-монархисты, почувствовавшие, что над ними сгущаются тучи. Немецкие евреи, которые уезжали из Германии и присматривались к Португалии, чтобы перевести туда свой бизнес. И вот, с началом этого нашествия, цены взлетели до небес. — Розалинда с детской непосредственностью пожала плечами и добавила: — И жизнь там потеряла свое очарование.

Однообразный желтоватый пейзаж вдоль дороги иногда оживляли заросли опунции и сахарного тростника. Миновав горную местность с ее соснами, мы снова спустились в сухую долину. Кончики шелковых платков, покрывавших наши головы, развевались на ветру и блестели на солнце, а Розалинда продолжала историю своего приезда в Марокко: