Я пододвинула свой плетеный стул к Канделарии — так что наши плечи соприкоснулись.

— Я хочу спросить вас кое о чем, — прошептала я ей на ухо.

— Говори, душа моя, — так же тихо ответила Канделария.

— Я узнала, что некоторым людям удается вывозить своих родственников с территории республиканцев.

— Да, так говорят…

— Вы можете узнать, как они это делают?

— Зачем тебе это?

— Я хочу помочь маме выбраться из Мадрида и привезти ее в Тетуан.

— Мне нужно поспрашивать людей…

— Завтра утром?

— Как получится. А сейчас давай молиться за дона Ансельмо — может, нашими стараниями он попадет на небеса.

Ночное бдение над телом покойного продолжалось до рассвета. На следующий день мы похоронили учителя, с отпеванием в католической миссии и исполнением всех религиозных обрядов, словно он был самым набожным человеком. По дороге на кладбище дул сильный ветер, колыхавший траурные вуали, вздымавший юбки и носивший по земле листья эвкалиптов. Когда священник произносил последние латинские молитвы, я наклонилась к Канделарии и с недоумением прошептала:

— Сестры всегда называли учителя безбожником и сыном Люцифера. Зачем вы организовали ему такие похороны?

— Понятное дело зачем — вдруг он иначе попадет в ад и его дух станет являться к нам по ночам…

Я с трудом удержалась от смеха.

— Ради Бога, Канделария, не будьте такой суеверной.

— Не учи меня, деточка, я давно живу на этом свете и знаю, о чем говорю.

Она замолчала и больше не кинула на меня ни одного взгляда, до тех пор пока не прозвучал последний requiescat in расе[31]. Гроб опустили в могилу, могильщики стали засыпать его землей, собравшиеся начади расходиться. Мы направились к кладбищенским воротам, но по дороге Канделария вдруг остановилась и, сделав вид, будто застегивает пряжку на туфле, дождалась, когда сестры, мать Пакито и соседки уйдут вперед. Мы смотрели, как они удаляются, похожие на ворон в своих длинных черных вуалях, доходивших до пояса.

— Ладно, пойдем чего-нибудь съедим, детка, а то я после таких печальных событий всегда умираю от голода…

Мы побродили по улицам и, купив в кондитерской «Эль Буэн Густо» пирожные, уселись на площади у церкви, среди пальм и цветников. И тогда я наконец задала Канделарии вопрос, вертевшийся у меня на языке с самого утра:

— Вам удалось узнать что-нибудь насчет того, о чем я вам вчера говорила?

Канделария кивнула с набитым меренгой ртом:

— Все это очень непросто. И стоит больших денег.

— Расскажите.

— Есть люди, которые организуют это из Тетуана. Мне не удалось выяснить детали, но, насколько я поняла, в Испании все проворачивается через Международный Красный Крест. Они находят людей на территории республиканцев и переправляют их в один из портов Леванта. Не спрашивай меня, как это делается, потому что я не имею ни малейшего понятия. Тайком, на грузовиках, пешком — бог их знает. Но суть в том, что потом их сажают на корабль, а оттуда уже все дороги открыты. Тех, кто хочет попасть на территорию националистов, перевозят во Францию, а оттуда — обратно в Испанию, через границу со Страной Басков. Желающих же перебраться в Марокко отправляют сначала в Гибралтар или какой-нибудь другой порт на Средиземном море, а оттуда уже в Танжер и, наконец, в Тетуан.

Я почувствовала, как забилось сердце.

— А вы знаете, к кому нужно обратиться?

Канделария грустно улыбнулась и ласково похлопала меня по колену, оставив на юбке след от сахарной пудры.

— Прежде чем к кому-то обращаться, нужно приготовить солидную сумму денег. Причем в фунтах стерлингов. Я же тебе говорила, что деньги англичан надежнее всего.

— У меня лежит нетронутым все, что я откладывала в последние месяцы, — сказала я.

— И еще на тебе висит долг гостинице «Континенталь».

— Может, мне хватит денег и на то и на другое.

— Сильно сомневаюсь, душа моя. Это дело обойдется тебе в двести пятьдесят фунтов.

В горле у меня пересохло, и кусок слоеного теста застрял в нем, как комок клейстера. Я закашлялась, и Канделария похлопала меня по спине. Когда мне наконец удалось сглотнуть, я высморкалась и спросила:

— А вы не могли бы мне одолжить?

— Да у меня ничего нет, детка.

— А деньги из ателье, которые я вам приношу?

— Они уже все потрачены.

— На что?

Канделария шумно вздохнула.

— На эти похороны, на лекарства в последнее время и на оплату счетов, которые остались у дона Ансельмо в нескольких местах. Хорошо еще, что доктор Мате был его другом и не взял с меня денег за свои визиты.

Я посмотрела на нее с недоверием.

— Но ведь у него должны были остаться сбережения от пенсии, которую он получал.

— От него не осталось ни гроша.

— Но это невозможно: учитель уже много месяцев почти никуда не выходил, ему не на что было тратить деньги…

Канделария улыбнулась, и в ее улыбке смешались сострадание, горечь и ирония.

— Не знаю, каким образом чертов старик это устроил, но ему удалось передать все свои сбережения «Красной помощи»[32].