Не от него – гораздо позднее Ксения узнала, что отец невестыДимитрия, пан Юрий Мнишек, прислал тому возмущенное письмо и потребовалрасстаться с любовницей. Он принял решение мгновенно, не тянул, не колебался –разрубил узел одним махом. Да уж лучше бы ударил ножом под сердце…

Ну да, она была для Димитрия всего лишь любовницей, наложницей,игрушкой, Ксения просто забыла об этом и поверила в невозможное счастье.

Кажется, Басманов был последним, кто смотрел на беднуюизгнанницу с жалостью, потому что в глазах Михаила Татищева, который вез ее вмонастырь на Белозере, в глазах его сестры – настоятельницы этого монастыря, вглазах сестер-монахинь Ксения потом читала только злорадство, в лучшем случае –равнодушие. Нет, там была еще одна юная девушка, Дария, которая жалела Ксению(ее уже к тому времени постригли и нарекли Ольгой) и даже выходила ее послетяжелых преждевременных родов. Ребенок – сын Ксении и Димитрия – появился насвет мертвым. Ах, как втихомолку проклинала Ольга эту глупую девчонку Дарию!Если бы не она, смерть давно уже прибрала бы никому не нужную страдалицу.

Ради чего она выжила? Чтобы однажды увидеть на своем окошкедвух белых голубей и угадать, что в эту минуту погиб Димитрий? Чтобы черезнесколько месяцев приневоленно участвовать в игралище, устроенном новым царем,Василием Шуйским, над разрытыми могилами ее отца, матери, брата?

Странно, что жива еще сама Ксения, хотя разве это жизнь? Онатак и не в силах оказалась смириться с монастырским затворничеством, сначала вБелозерской обители, потом в Девичьем монастыре в Троице. Шитье образов ипелен, которыми занимаются исстари монахини по монастырям, не приносило ейникакой радости, хотя рукоделье Ольги вызывало общее восхищение. Ужасно это –жить, втихомолку мечтая о смерти, каждый день открывать глаза с тоской: нупочему ты не прибрал меня, Господи?!

Ничто, ничто ее не берет. Вот и сейчас, когда осадили Троицуполяки, когда такая тягость настала в обители, многие люди мрут от голода,дурной воды и спертого воздуха в тесных помещениях, а Ольги не касается никакаяхворь. Она даже ходила на стены осажденного монастыря, под предлогом подносаводы и пищи оборонщикам, а на самом деле – втихомолку надеясь, что зацепит еестрела или пуля, или осколок ядра. Но это было истолковано недобрыми людьмивкривь и вкось.

– Ишь, шляется, хочет небось снова своего любовникапрельстить! – пробормотала как-то раз вслед Ольге маленькая, толстенькаямонахиня, в которой та сразу узнала старицу Марфу. Некогда она звалась МарьейВладимировной Старицкой и титуловалась королевой Ливонской.

Ольгу старица Марфа ненавидела люто и, не боясь греха, этуненависть выказывала. Уж мать настоятельница и налагала на нее епитимьи, иувещевала, увещевала, приводила к разным покаянным послушаниям, ан нет –неистовая старица нипочем не унималась. Как завидит Ольгу – так и кольнетсловом, а то и щипнет, тут же бормоча: «Ох, снова бес попутал!»

Ольга не жаловалась – ей-то было отлично известно, чемпровинилась она перед старицей Марфой. Нет, не она. Не ей мстила бывшаякоролева Ливонская – ее покойному отцу, Борису Годунову!

Ольга этого долго не могла понять – ведь Марфа не желалаобъяснять причин своей ненависти, а толком о случившемся меж Годуновым и вдовойкороля Магнуса никто другой не знал. Просто как-то раз, втихомолку залечиваяссадину, которую нанесла злобная старица, словно невзначай распоров Ксении рукуостро отточенным рукодельным ножичком, она вдруг по непонятной причуде памятивспомнила событие из ее далекого детства…

В тот вечер она заигралась в покоях отца, где очень любилабывать, а у Бориса Федоровича рука не поднималась выгнать любимую дочку. Ксениязабилась под стол, крытый тяжелой парчовой скатертью, да и задремала там. Апроснулась от голосов. И услышала разговор отца с Еремеем Горсеем, давнимприятелем отца, представителем Московской английской торговой компании, всегдапроходившим к нему запросто. Правда, у Годуновых Горсей не появлялся уже давно,говорили, он жил теперь в Ярославле, чего требовали интересы его компании. Ивдруг нагрянул. Зачем?

Только много позже, через несколько лет, уже после смертисвоего возлюбленного Димитрия, Ксения-Ольга смогла понять, о чем говорили ееотец и Горсей, почему вспоминали Афанасия Нагого, Богдана Бельского и убитого вУгличе маленького царевича. На место подлинного царевича был взят в Угличкакой-то другой ребенок, его чуть и не зарезал убийца, подосланный Годуновым.Афанасий Нагой, брат царицы Марьи Федоровны, матери царевича, пытался спастимальчика и прибежал за помощью к Еремею Горсею, жившему в то время в Ярославлеи бывшему до поры в немилости у Годунова – за то, надо полагать, что слишкоммного знал о нем, о его тайнах.

В числе этих тайн было и маленькое дельце с королевойЛивонской. Ксения ничего об этом не знала и знать не могла, а между тем именнотут и крылась тайна ненависти старицы Марфы – бывшей Ливонской королевы – кстарице Ольге – дочери Бориса Годунова. Ведь это по просьбе Годунова Ливонскуюкоролеву с дочерью заманил из Риги в Москву Горсей. И дочь князя ВладимираСтарицкого, двоюродного брата царя Ивана Васильевича, Марья Владимировна быларазлучена со своей дочерью Евдокией и заключена в Пятницкий монастырь близТроицы. Так Борис Годунов обезвредил особу царской крови Марью Старицкую,имевшую больше прав на престол, чем Борис.

Судьба благоволила к новому Димитрию. Войско егобеспрестанно увеличивалось.

Паны составляли за свой счет сборные воинские команды,называемые товариществами; к ним примыкали шляхтичи со своими обозами ислугами. Шляхтичи теперь именовались товарищами. В каждом таком сборище былисвои правила, каждое повиновалось больше всего своему предводителю, чем общемукомандованию. Конные воины носили названия гусар панцирных [51] и казаков.Гусары были вооружены длинными копьями, концы которых волочились по земле,отчего они назывались влочиями; на таком копье, воткнутом у луки седла,привешен был двухцветный значок. Кроме копья, среди вооружения гусар былконцер, то есть палаш, и маленькое ружье. На голове гусары носили железныйшишак [52], тело закрывали сеткою из железных колец либо панцирем из блях.Обувались гусары в полусапожки с особенным родом шпор, которые так и назывались– гусарские. Большие щеголи, шляхтичи даже коней своих убирали затейливо, ярко,так что поглядишь – и рот разинешь от восторга и изумления. Гусарские седланакладывались на звериные шкуры: у знатных шкуры были леопардовые, у тех, чтопомельче родовитостью, и у слуг – заячьи да волчьи. Для пущей красы к бокамконя приделывали орлиные крылья.