«Неужели почудилось? – подумала она. – Откуда быей здесь взяться? Ох, дурной знак…»

Тут же Марина заметила, что объятия «супруга» сделалиськак-то слишком уж тесны и бесцеремонны, и, мгновенно забыв о ведьме, былатеперь занята только тем, чтобы отодвинуться от Димитрия как можно дальше –насколько позволяло седло.

Между тем зеленоглазая девушка была грубо оттерта стражей наобочину дороги, а потом ее пинками погнали прочь, за избы, куда-то на выгон. Онане противилась – шла с покорным, растерянным выражением лица.

– Куда вы ее ведете? – закричал ее спутник,бросаясь на стражника, но тот проворно выставил копейцо – и безоружный хромецпринужден был слегка осадить назад. Однако кричать тише он не стал: –Обезумели, уроды? Не видите, кто это?

– Как кто? – равнодушно спросил охранник –крепенький, малорослый, с узкоглазым толстощеким лицом, в котором явственновиднелась примесь татарской крови. Желтоватым цветом кожи он весьма походил нарепку. – Как это – кто? Сразу видать, что блядь!

– Сам ты блядь! – вызверился хромой. – Это жМанюня.

– Что ж, всякую блядь как-нибудь да зовут, –безмятежно согласился Репка. – Манюня так Манюня.

– Неужто ты ее не узнаешь? – не унимался хромой.

– А что, я должен помнить всех блядей, с которымиспал? – пожал плечами Репка.

Хромой почти испуганно посмотрел на девушку, которая стояларядом и с выражением бесконечного терпения ожидала конца этого разговора –совершенно пустого, на ее взгляд.

Наконец-то хромой сообразил, в чем дело:

– А скажи, братец, давно ли ты в таборе?

– Да уж месяц сравнялся, никак не менее, –горделиво заявил человек-репка.

– Так вот в чем дело! – обрадовался хромой. –Ну так ты ее просто не знаешь, а между тем Манюня – полюбовница ДимитрияИвановича.

– Это кто ж таков? – озадачился Репка, и хромойоткровенно вытаращил глаза:

– Очумел? И его не знаешь?! Да то ж государь!

– А, ну да, – спохватился Репка. – Государь,значит. Тот самый, который сейчас на коне проехал с царицею?

– Ну да, какой же еще у нас тут государь, – не безугрюмства согласился хромой.

– А ведь ты брешешь, как шелудивый пес! – радостнозавопил Репка. – Коли эта Манюня – государева полюбовница, отчего он ее ксебе не позвал? Отчего не взял за рученьки и не прижал к белой груди? Отчегоотмахнулся, словно от паршивой собаки?

Судя по всему, к песьему сословию у Репки было весьма дурноеотношение…

Хромой угрюмо качнул кудлатой головой. Он бы тоже хотелзнать – отчего ? Но спросить было не у кого, приходилось искать собственноеобъяснение. И он нашел это объяснение – самое простое и очевидное, на мужскойвзгляд.

– Сам посуди, – сказал хромой елико возможнорассудительно, – ну как государь мог ее ко груди прижать, когда ехал сосвоей супругою? Разве потерпела бы царица такое оскорбление? Разве можно ееприлюдно унизить? Никак нельзя! Но вот увидишь – лишь только государь с людскихглаз сокроется, он тотчас призовет к себе Манюню, и тогда гляди берегись: тебеза непочтение к ней не поздоровится!

Репка поморгал своими узенькими глазками, пожевал губами,как бы в раздумье, а потом оживленно воскликнул:

– А ведь ты снова врешь! Кабы все было так, как тыразумеешь, разве отдал бы государь приказ: гоните-де эту девку прочь и дажеблизко к табору не подпускайте!

Несколько мгновений хромец тупо смотрел на Репку, а потомвыбранился так, что даже у видавшего виды болдыря [48] заложило уши.

– О! – возопил он радостно. – А ведь я тебязнаю! Ты небось Заруцкий!

Хромой глянул на него дикими глазами:

– Я и верно Заруцкий, однако откуда ты меня знатьможешь? Мы с Манюней из табора чуть не два месяца как ушли по делу государеву.А ты здесь всего лишь месяц. Я тебя в глаза не видел, да и ты меня не встречал.Как же признал?

– Видеть не видел, это верно, – охотно согласилсяРепка. – Зато наслышан о твоей милости немало. Людишки твои часто тебядобрым словом поминают, особливо когда надобно драчунов разнять либо кого-то кевонной матери послать. Атамана Заруцкого, бают, ни с кем не спутаешь, он одинтакой: в плечах-де косая сажень, кулачищи пудовые, ростом и статью что дубокмогутный. Вот только слова не было молвлено, что ты, Иван Мартынович,колченогий… – озабоченно поглядел Репка на атаманову клюку.

– Сам ты колченогий, – устало огрызнулсятот. – Говорено же, были мы с Манюней в отсутствии по делу государеву, тами приключилась со мной беда: ногу сломал. Чуть не два месяца недвижнопровалялся, кость никак срастаться не хотела, хоть плетьми ее, заразу, стегай,да она ведь не лошадь, спорей не побежит. Манюня со мной вся измаялась, я уж ейговорил: брось ты меня, поспешай в Тушино – так нет, не бросила. А может, колибросила бы…

– Да какая разница? – разомкнула наконец устаМанюня, доселе молчавшая мертво. Впрочем, голос ее мало походил на голос живогочеловека – это был некий слабый шелест. Да и сама она выглядела так, что крашев гроб кладут: на глазах осунулась, побледнела, даже зеленые глаза, чудилось,выцвели. – Раньше надо было спохватиться, раньше! Нельзя было мне вообщеот него уходить, нельзя было тебе верить! Тебе главное было – Маринку для себядобыть, а моя печаль – что она тебе? Голову заморочил мне: я-де Маринку у негоотниму, он-де снова ко мне воротится! И что? Как отнимешь? Теперь повенчаныони, а что Бог соединил, человек не разлучит. Теперь у него подлинная царицаесть, я ему без надобности. А все потому, что тебя послушалась, тебе поверила!

– Не кори ты меня, ради Христа, – попросилхромой, – не проклинай, прости, в том ведь моей злой воли не было.

Репка покосился на него, усомнившись в правильности своейдогадки. С одной стороны, человек сей весьма схож с описываемым Заруцким, а ужматерится так, что дай Бог всякому. С другой стороны… ну не может убаснословного атамана голос звучать столь заискивающе, униженно. И перед кемспину гнуть, кому в глаза заглядывать? Какой-то блядешке, прости Господи.Подумаешь, подстилка государева! Да у него таких подстилок небось было и ещебудет, вот теперь царицу под собой разложит…