В Жене Моргунове, обычном вроде бы мальчишке с предвоенных московских задворок — из Сокольников, — с детства пела нежнейшая «струна Давидова сквозь сны Сауловы». В домах того времени висели «тарелки», а из них часто проливались «звуки сладостные» классической музыки. И озорной, неугомонный пацан полюбил слушать концерты и симфонии: побегает-побегает по улице — послушает музыку.

Наталья Моргунова, вдова актера:

«Растила мама Женю одна. Его старшая сестренка умерла, и, видимо, родители не перенесли потери — расстались, когда мальчик был маленький. С отцом он больше не встречался и не помнил его. Мама, простая женщина из Гродно, оказалась в Москве после того, как в Первую мировую семья бежала от наступавших немцев. Работала санитаркой в роддоме, куда потом Евгений Александрович отвозил меня рожать наших детей. Там еще помнили Ольгу Лукьяновну Малевскую и отзывались о ней как о человеке благородном и справедливом. То же говорили и ее подруги, уже пожилые, которых Женя собирал у нас каждый год в день памяти мамы. Наверное, с сохранившейся в нем привязанностью к маме связано и то, что он нежно относился к стареньким женщинам, например, к гардеробщицам в театре, приносил им гостинцы, а если видел пригорюнившуюся, спрашивал: „Что ты сегодня грустная?“ И тут же старался помочь.

Обожал маму, и когда стал сниматься, брал ее, чтобы развлечь, с собой в экспедиции, на выступления перед зрителями… В его детстве никого больше с ним рядом не было. После школы приходил к ней на работу, делал там уроки, кормили его чем-нибудь. А так носился по дворам. Ольга Лукьяновна держала сына в руках, как могла, а он три школы сменил: мог что-нибудь отчебучить — смешил ребят. „Выпороть меня было некому“, — вспоминал позднее о том времени. Но когда началась война, он, четырнадцатилетний, пошел на завод, где делали снаряды. Все было, как потом описывали в книжках: ящик подставлял к станку — и работал наравне со взрослыми. А в свободное время бегал в консерваторию и в театры, пробираясь туда, как говорил, „на протырку“ — без билета, денег на который не было, потом билетерши его стали узнавать и пропускали спокойно. Тогда же обнаружилось, что у Жени идеальный слух, что он легко запоминает музыкальные произведения и, слушая их по радио, узнает композитора и даже исполнителя».

Однако серьезно с музыкой ничего не вышло — не учился он ей: сначала мама думала только о том, чтобы прокормить своего единственного и ненаглядного, потом началась война. Спустя годы Моргунов будет внимать лучшим певцам и музыкантам не только в Большом театре, куда станет приходить к своей возлюбленной, балерине, но и, благодаря ей, в домашней обстановке. Однако музыкальность останется в нем и в виде обостренного чутья на жизнь, в которой он ощущал себя, можно сказать, по-свойски. Но прежде чем Моргунов проявил свой едва ли не главный, стихийный талант, он «протырился» в кино.

Одна, но роль! Роль, но одна…

Как-то в театр, где служил наш герой в молодости, пришли Молотов с Кагановичем. Никого из начальства, видимо, на месте не оказалось, но гостям встретился Женя Моргунов, который, молниеносно сориентировавшись в «мизансцене», представился худруком и завел вежливый разговор насчет повышения зарплаты его «подопечным». Театральное руководство, узнав о самодеятельности «худрука», здорово перенервничало, но оклады указом сверху увеличили.

Наталья Моргунова:

«Еще будучи подростком, Женя, любивший что-нибудь „представлять“, возмечтал о театре, но уволиться с завода не мог — продолжалась война, его не отпустили. Тогда он написал письмо Сталину — нахальный был парнишка, мол, все ему нипочем. Неожиданно пришел ответ на имя заводского директора, и юного „актера“ направили в Камерный театр Таирова, во вспомогательный состав. Стройный, обаятельный, голубоглазый блондин, он выходил в массовке, в эпизодических ролях. Прослужив год, решил поступать во ВГИК. Юношей не хватало, многие воевали, а надо было кому-то играть с девочками этюды — и Сергей Герасимов взял Женю, которому едва исполнилось семнадцать. С ним учились Инна Макарова, Клара Лучко, Людмила Шагалова, курсом младше — Нонна Мордюкова и Вячеслав Тихонов. В картине Герасимова „Молодая гвардия“, где снимались студенты-вгиковцы, Женя сыграл первую заметную роль. Но больше у любимого учителя не работал, наверное, потому, что тот делал серьезные фильмы, куда бывший ученик не вписывался. Его взяли в Театр киноактера, а вскоре Женина мама попросила Ивана Любезнова помочь сыну устроиться в Малый, но молодому оболтусу делать там было нечего, и он ушел в свой предыдущий театр. Играл там мало, и хорошо, потому что кино его затянуло».

В кино у него из запомнившихся зрителям ролей, кроме Бывалого и уже упомянутого Стаховича, были Соев в «Покровских воротах» Михаила Козакова — большой толстый человек в маленькой интеллигентской беретке, мучающийся от того, что ему с трудом удается писать агитационные куплеты, — и директор итальянской школы в «Ералаше», словно явившийся из сказки Джанни Родари. Остальное — эпизоды, а то и вовсе не значащиеся в титрах появления на экране. А Бывалый — роль звездная, в нескольких картинах, настоящий подарок актеру. И — единственный за жизнь. Единственный, но… Продолжать можно долго.

Леонид Гайдай хотел снимать в фильме «Пес Барбос и необычный кросс», где впервые появилась прославившаяся затем «тройка» — Вицин, Никулин, Моргунов, — актера Ивана Любезнова. Но тот, будучи уже в возрасте и узнав, что значительную часть съемок придется бегать, объяснил: не потянет физически. По той же причине отказался и Михаил Жаров. И тогда Иван Пырьев предложил Моргунова. Заметим, что все претенденты были людьми в теле: Гайдаю требовался толстяк, поскольку для Леонида Иовича большую роль играла фактура актера, и Моргунов отвечал его требованиям.

Толстяки в искусстве почти всегда берут в первую очередь фактурой, из которой уже следуют определенные качества: или симпатичные, как у Гаргантюа в романе Рабле, или отталкивающие, как в описываемом случае. Но кто такой Бывалый?

Гайдаевская «тройка» — компания символическая. Три ее персонажа — пародии на представителей нашего общества, не только советского периода. Трус в исполнении Вицина — забитый интеллигент, с жалкими подергиваниями тела и умоляющим выражением лица, но еще старающийся соблюдать кодекс интеллигентской чести. Балбес, сыгранный Никулиным, — гопник, бывший пролетарий, докатившийся до люмпена, «не пришей кобыле хвост», в трениках, с бутылкой и блуждающей улыбкой, хотя и с проблесками благородства. А Бывалый все-таки кто?

Но прежде отметим, что в этой «тройке» прочитываются и три мушкетера Дюма (д’Артаньян здесь — Шурик из «Кавказской пленницы» или его прототип, то есть сам Гайдай), а толстяк Портос хотя и далек от Бывалого, но тоже, во многом,