— Что ж, «дракону» простаивать, что ли? — буркнул Рэв, продолжая давний разговор. — Негоже это, когда боевой корабль гниет на берегу!

— Ну, так я тебе и не запрещаю его по волнам водить. Но сначала надо возвратиться. Помни крепко: задеретесь с кем-нибудь из королевской свиты, я вас лично поубиваю. А я это делать умею, ты знаешь.

— Знаю, — кивнул Рэв, — хоть мы сильнее тех воинов Хродвальда, которых ты так легко уложил, все равно знаю!

— Рэв, — мягко сказала Альвдис, увидев, как Мейнард поморщился, — если даже сложно будет, придется перетерпеть. Не ссорьтесь с франками, думайте, что они недостойны того, чтобы с вами сражаться. Хотя, конечно, это не так. Всюду много храбрых воинов.

— Храбрый и глупый — большая разница, — возразил Мейнард. — Храбрый применяет свои умения там, где они уместны, а глупый — где попало. Потому я и прошу не глупить.

Такие разговоры были, конечно, не зазря: задиристые северяне соскучились по грабежам и хорошей добыче, по плаваниям на боевом «драконе», и вместо этого ехали сейчас к непонятно какому королю, и даже там рубки не намечалось. Вернее, намечалась, но не своя. Мейнард сдерживал их, как мог. Он отобрал в эту поездку самых, на его взгляд, благоразумных воинов, и пока они оправдывали его ожидания.

Альвдис нравилось путешествие, хотя приходилось ехать много и быстро, и место для ночевки не всегда удавалось подыскать хорошее. Самое неприятное — это спать в полях под открытым небом, когда идет дождь, однако Мейнард позаботился, чтобы его жена чувствовала себя как можно уютней. Он беспокоился о ней трогательно и немного неловко, как сильный человек, который никогда раньше этого не делал, а теперь может и хочет так поступать, но немного стесняется своей заботы. И Альвдис помогала ему, в свою очередь, заботясь о нем. Воины смотрели с завистью. Далеко не у всех у них имелись жены, а уж вояки из бывшего отряда Мейнарда и вовсе о супружестве не помышляли. Какой там дом и семья, если мотаешься по свету годами и каждый день рискуешь своей шкурой, чтобы защитить короля, щедрого на награду?

На десятый день близость движущейся армии стала очевидной: к войску стягивались обозы с продовольствием, тут и там сновали вооруженные до зубов отряды, и, когда на пеструю компанию Мейнарда стали посматривать с подозрением и задавать вопросы, Флавьен извлек из седельной сумы флаг и водрузил его на древко копья. На темно-золотом поле алая ящерица (Альвдис объяснили, что так изображается саламандра, дух огня) сидела, словно изготовившись к прыжку; три языка пламени вырывались из ее пасти.

— Это герб Мейнарда де Брюйера, — объяснил Флавьен Альвдис, тщательно выговаривая франкские слова, чтоб она его поняла. Блондину нравилось, что северянка старается выучить язык мужа, и он исправно Альвдис помогал. — Теперь поедем под ним.

— Ты и флаг захватил, — кисло заметил Мейнард. — Почему не сказал?

— А ты мне его пожаловал вместе с землями, — усмехнулся Флавьен, — хотя я и считаю, что ты их мне одолжил, вместе с флагом. Но если полагаешь, что они тебе больше не понадобятся, так я этот флаг все равно понесу, как свой.

— Ты говоришь, будто умудренный жизнью церковник.

Флавьен захохотал, сочтя, что услышал комплимент.

Теперь саламандра реяла над отрядом, и вопросов стало в разы меньше — кажется, тут Мейнарда знали. Альвдис и сама видела, что эти земли ему уже хорошо знакомы, может быть, даже слишком хорошо. Франкфурт остался в стороне, однако Мейнард так уверенно вел отряд, так удачно выбирал обходные пути вместо шумных трактов, где движущиеся обозы и крестьянские телеги только задерживали движение конников, что Альвдис убедилась: тут он знает каждую тропу, каждый перелесок.

Если бы она сама возвратилась домой после долгого отсутствия, то смотрела бы жадно: как и что изменилось, что появилось новое, а что исчезло. Мейнард ничего этого не замечал. В предчувствии встречи с королем он замкнулся в себе, что-то постоянно обдумывал, и теперь Альвдис не решалась мешать этим размышлениям. От того, что Мейнард скажет Людовику и как, зависит дальнейшая жизнь молодой супружеской пары. Хотя Мейнард уже не молод, подумала Альвдис с улыбкой, но и не так стар, как ей казалось. Она выяснила: ему лишь слегка за тридцать, а так много он повидать успел, потому что военную службу начал очень рано. Еще мальчишкой попал в оруженосцы к юному наследнику Людовика Благочестивого, затем вырос, получил свой отряд и верно служил много лет, пока… О том, что рассказал ей Мейнард, Альвдис думала много и часто, пытаясь понять, чем она может помочь своему супругу. Его прошлое не уходило и висело, словно темная туча на горизонте. И в силах ли Мейнард ее развеять, Альвдис не знала. Слишком тяжелой была ноша; наверное, она стала бы легче, если бы христианский Бог или новые боги, которых Мейнард принял, избавили его от силы, живущей у него внутри. Может, действительно стало бы легче, и такой воин франкскому королю не был бы интересен… Однако ничего не менялось. Да, Альвдис видела лишь созданный Мейнардом щит, закрывавший его дар ото всех, только под этим щитом полыхало и ворочалось огромное волшебство в темных прожилках.

Альвдис опасалась еще, что теперешняя поездка к королю всколыхнет те давние воспоминания, что живительное влияние норвежских лесов и гор выветрится здесь, в удивительных землях франков. И что даже ее любовь не поможет. А если король откажется отпустить своего верного слугу — что будет тогда?

Они догнали королевское войско на двенадцатый день пути от Йевера. Мейнард не хотел бы никогда снова узреть это, но судьба распорядилась иначе. Огромная масса людей, лошадей, повозок текла по тракту на юго-запад, словно многоцветная река. Полоскались под ветерком флажки, флаги, вымпелы на древках копий; громко ржали лошади, недовольно мычали быки, впряженные в нагруженные доверху повозки; бряцало оружие, и отовсюду летела многоязыкая речь. Здесь пахло железом, нечистотами, пылью и мокрыми конскими шкурами; пехотинцы поднимали тучи пыли, конники носились туда-сюда, мимо несколько раз промчались посыльные, спешащие куда-то с новостями. Эта огромная змея извивалась, ползя, кашляла и чихала, ругалась и пела, и Мейнарду на мгновение почудилось, что пахнет кровью. Но это все пыль, пот и дорога. Это — войско.

Проехав вдоль него, столкнулись с королевским разъездом; возглавлял его знакомый старый солдат, который приветствовал Флавьена, а увидав Мейнарда, едва не потерял дар речи. После чего, конечно же, сказал, что король недавно скомандовал остановку, и войско расположится на ночь вон в той долине, меж двух деревень. Королевский шатер поставят на холме — да он, Мейнард, знает, где это, там вставали, когда шли с Пипином биться много лет назад, бедняга Пипин, жаль, что отправился на небеса! Он же, Мейнард, помнит, как там было… Прервав поток воспоминаний и слов о том, что все полагали, будто господин де Брюйер также давно отдал Богу душу, Мейнард поблагодарил солдата и повернул туда, куда тот указал.

Солнце опускалось к холмам, уже потерявшее свою дневную силу и все равно ослепительное; свет его бил в глаза, мешая разглядеть то, что впереди. Мейнард посмотрел из-под ладони и наконец увидел королевский штандарт далеко слева. Он придержал коня.