— Я боюсь, что мне не удастся это искупить. Как вообще тебя прощают за такие вещи? Ты сам, люди, Бог… боги. Сегодня мы перед ними поклялись любить друг друга до конца нашей жизни, и это было правильно. Но когда я говорил с ними и просил подсказать, как мне… не исправить — нет, такое не исправляют, — как искупить… Они не дали мне знака.

— Может быть, дали, но ты не понял его еще, — объяснила Альвдис так, как сама это чувствовала. — А поймешь потом, когда придет время.

Мейнард допил и ее вино, отшвырнул рог и сказал мягким звериным голосом:

— Может.

Пир продолжался четыре дня. Он бы и дольше затянулся, однако всем нужно было разъезжаться. Бейнир готовился к походу, пахоту никто не отменял, так что перед отплытием его дружины хорошо бы успеть поля засеять. Мейнарду, Альвдис и их сопровождающим предстоял долгий путь на юг.

Конечно, проделать его верхом весь — это значит потерять много времени, да и все равно часть пути придется преодолеть по воде. А потому после долгих разговоров (разумеется, увлеченность участников беседы увеличивалась пропорционально количеству подаваемого пива) было решено, что люди и лошади взойдут на кнорр Мейнарда и на нем достигнут немецких земель. Так удастся сэкономить много дней, и это гораздо лучше, чем пробираться по горам и лесам. Флавьен досадовал, что отпустили франкский корабль, однако никто его не поддерживал. Лучше уж кнорр — у него и оснастка лучше, и обшивка, и быстроходней он раза в два.

Альвдис была в восторге от предстоявшего путешествия и готовилась к нему так тщательно, что едва не забыла, зачем они, собственно, едут. Мейнард же помнил все время и хмурился, однако ночи, проводимые вместе с женой, развеивали эту печаль. Франк радовался, что велел привести корабли в порядок, хотя ещё и не знал, как намерен ими распорядиться; теперь на кнорр погрузили, кроме тех вещей, что понадобятся самим путешественникам, кое-какие товары. Рэв сказал, что если уж так, то отчего бы не продать их где-нибудь во Фрисландии — местные жители очень обрадуются привезенным с севера шкурам и железу.

Взяли с собою довольно много еды и овса для коней. Рэв предположил было, что можно выменять коней в немецких землях, а своих не везти, однако и Мейнард, и Флавьен покачали головами.

— Там очередная смута, — объяснил Флавьен, который свыкся уже с мыслью, что весь путь придется проделать вместе с северянами. — Лошадей у крестьян осталось мало, а торговцы дерут втридорога. И хоть фризы эти — язычники, как и вы, не станут они нам помогать. За шкуры, может, и поторгуются, а лошади…

Потому мохнатым северным лошадкам предстояло проделать путь в чужие земли. Рэв, который торговцем, похоже, был не худшим, чем воином, предложил на обратном пути продать лошадей во Фрисландии и получить за них хорошую цену. А на здешних равнинах кони еще найдутся.

— У достойнейшего Бейнира купим, если нам не хватит, — кланялся соседу Рэв.

Альвдис вникала во все эти дела, а еще в управление домом, но наскоро. Настоящее владычество начнется, когда они с Мейнардом возвратятся назад.

Она надеялась, что все пойдет так, как он задумал, и они возвратятся. Мейнард подробно жену в свои планы не посвящал, да Альвдис и не старалась сильно уж его беспокоить. Пусть он обдумает, как станет уговаривать короля отпустить его навсегда, не стоит мешать. Когда захочет, сам все расскажет.

Наконец, ясным майским утром 841 года от Рождества Христова Бейнир Мохнатый и его свита отбыли назад во Флаам. А следующим утром, с рассветом, кнорр отплыл от причала в Хьёрте. Развернулся новый полосатый парус, заплескала за бортом вода, опустились весла, и путешествие началось.

Альвдис все нравилось, Мейнард видел, а вот сам он не мог отделаться от тягостных раздумий. Несмотря на то, что франки и северяне, отправившись вместе в поездку, окончательно сдружились (Рэв и несколько дружинников добровольно вызвались сопровождать своего господина к королю, дабы охранять Мейнарда и Альвдис на обратном пути). Потому на кнорре царила веселая атмосфера: пели песни, рассказывали истории, франки учили северян своему языку, северяне их — своему… Когда этим людям не приходилось воевать, они быстро вспоминали, что занимаются одним и тем же, и проникались симпатией друг к другу. В иное время Мейнард бы оценил очередной виток своей удивительной удачи, помогающей ему выбирать в спутники людей, которые обязательно подружатся, однако в основном его занимали размышления, что сказать Людовику Немецкому.

«Правду», — подсказывал внутренний голос, и Мейнард был с ним согласен, но вот какова эта правда и окажется ли она убедительной? Насколько изменился король за те годы, что Мейнард не видел его? Титулованные особы сами по себе люди непредсказуемые, бремя власти давит на них и иногда отнимает разум. Чем иным объяснить многие их деяния… Так насколько благоразумным остался король Людовик? Его брат Пипин, с которым он был в хороших отношениях последние годы, умер, отец скончался; остался Карл, уже возмужавший, и Лотарь, о котором и вовсе слова хорошего не скажешь. Мейнард всею душой не любил Лотаря, человека скользкого, словно только что пойманная рыба, и высокомерного, и ещё — трусливого. Опасное сочетание, приводящее к плохим последствиям.

Еще он был рад, что сообразил попросить Флавьена и Ашиля никому не говорить на франкском корабле о том, что женится. Конечно, сейчас его бывшие солдаты, что остались в Хьёрте и едут теперь на кнорре, знают, но не знает отец Жакоб — а потому есть шанс уговорить короля и уехать из его владений раньше, чем святые отцы сообразят, что следует ловить новоявленного язычника. Впрочем, за полгода жизни в Аурланде Мейнард так отвык от христианских ценностей, так легко почувствовал другие, которые и были ему сейчас нужны, что не задумывался о неприятностях с клириками всерьез. Лучше пусть помолятся, чтоб война прекратилась; а за себя и жену он постоять сумеет. Если только сунутся, Мейнард не постесняется дать волю своей силе.

Альвдис как могла отвлекала мужа от мрачных мыслей, ходивших по кругу. Глядя на свою жену, закрывшую волосы покрывалом, веселую, в простом дорожном платье, Мейнард не мог сдержать улыбки и не верил своему счастью. Каждое утро, день и вечер он находил время, чтобы поблагодарить богов за то, что Альвдис теперь с ним. Она была словно живительный бальзам, пролитый на рану, и теперь Мейнард вновь чувствовал себя болезненно живым и настоящим — но это было хорошо. Он такого и хотел.

Ему нравилось, как она восхищается тем, что видит (Бейнир брал детей в поездки по фьорду, однако не слишком далеко, и сейчас Альвдис словно заново открывала для себя Аурланд), как болтает с воинами, как молча сидит на носу и наблюдает за полетом птиц. Ночевали все на палубе, так как трюмы были до отказа забиты товарами, и нужно было присматривать за лошадьми. Для животных соорудили специальный загон в центре кнорра, и флегматичные лошадки, чье спокойствие не могло поколебать никакое морское путешествие, жевали овес и естественным путем производили кучи навоза, который дружинники, ругаясь, вышвыривали за борт. Практичный Рэв сетовал, что столько хорошего навозу пропадает, а Сайф глубокомысленно отмечал, что навозу никогда не бывает мало — вот возвратятся в Хьёрт, и хватит на всех!