— Смотрю, чувства юмора ты не утратил, — заметил Людовик и с любопытством посмотрел за спину Мейнарду. — И с женщиной приехал. Кто эта красавица, друг мой, и где ты ее добыл?

— Это она меня добыла, забрав в плен мое сердце. — Мейнард сделал знак жене, чтобы она подошла. — Это моя супруга, Альвдис, дочь Бейнира Мохнатого.

— Северянка! — прищурился король. — Я мог бы догадаться, наши девушки ходят иначе. И даже дочь какого-нибудь ярла, если я правильно понимаю их прозвища? Значит, супруга, Мейнард. Не ожидал, что ты ею обзаведешься. Добрая христианка, я надеюсь?

— Я обвенчался с Альвдис по традициям ее народа, — твердо ответил Мейнард.

— Так, так, так. — Взгляд короля утратил смешливость и приобрел еще большую остроту. — Флавьен, кого это ты привез мне? Тот Мейнард, которого я знал, был ревностным христианином, да таким, что променял службу мне на ночные бдения в монастыре. Ты понимаешь, что сказал, мой друг? — обратился Людовик к Мейнарду обманчиво спокойным голосом. — Мне, королю милостью Божией, почитающему Святой Престол? Поблагодари меня, что здесь нет ни одного епископа, ни одного кардинала, черти их раздери, иначе они бы уже вопили о том, что покаянием дела не исправить. Особенно тебе!

— Благодарю, мой король, — смиренно согласился Мейнард.

— Наглец! — Но он видел, что по-настоящему монарх не рассержен — скорее, удивлен и озадачен. — Хочу услыхать эту историю. Останешься пока тут, беседовать с тобой будем вдвоем. Как бы ни была хороша твоя жена, я стану обсуждать с тобою государственные дела и поручения, коль скоро ты вернулся.

— Мой король…

Людовик нахмурился, и Мейнард, обернувшись, велел Флавьену и Альвдис выйти. Супруга посмотрела на него вопросительно, однако при всем желании он не мог сейчас ей ничего объяснить. И понимал, что разговор с Людовиком будет нелегким.

Когда король и Мейнард остались наедине, монарх заметил:

— Ты, де Брюйер, всегда мог меня удивить, но сегодня день, когда ты преуспел в этом больше, чем обычно! — Он шагнул вперед, взял Мейнарда за плечи и сжал. — Как же я на тебя зол, Мейнард. Твоя внезапная тяга к святости лишила меня верного человека, сильного мага и хорошего друга; а ведь на тебя больше, чем на других, я всегда мог положиться. Ну, теперь ты возвратился, и мы забудем прежнее…

Он вернулся за стол, сел, кивнул Мейнарду на лавку напротив.

— Налей себе вина и рассказывай.

Пришлось так и поступить. Мейнарду привилегия сидеть в присутствии короля была дарована давно, и он с сожалением подумал, что, не высказавшись сразу, приняв правила игры Людовика, лишь усложнил дело. Надо было с Флавьеном отослать королю письмо, в котором все и объяснить подробно. Но правда и то, что подобное послание Людовика бы не удовлетворило. Нет, все-таки правильно приехал.

— Я провел в саксонском монастыре шесть лет, мой король. А в конце прошлого августа нашу обитель разграбили воины Бейнира Мохнатого из Аурланда. Я защищал братьев и убил много северных воинов, меня взяли в рабство и отвезли в Норвегию, где я и жил в поселении Бейнира, Флаам. Потом случилось так, что я обрел земли и свободу… и взял в жены Альвдис. Такой вот рассказ.

— Эй, что ты говоришь? — возмутился Людовик. Его глаза весело сверкали, и корона тускло блестела в волосах. Кажется, король полагал, что Мейнард над ним изощренно шутит. — Куда подевался тот рассказчик Мейнард, чьими повествованиями заслушивалась даже моя супруга? Кстати, она будет рада увидеть тебя, когда мы возвратимся во Франкфурт.

Людовик был женат на Эмме Баварской, младшей сестре императрицы Юдифи; несмотря на то, что брак этот был устроен, он оказался удачным и принес супругам не только выгоды, но и хорошие отношения. У Людовика и Эммы было семеро детей — три сына и четыре дочери, большинство отпрысков готовилось или уже посвятило себя духовной стезе.

— Мой король, — проговорил Мейнард, порешив про себя, что дольше тянуть не стоит, — я приехал к тебе просить неслыханной милости. Несколько лет назад ты внял моей просьбе и дал возможность очистить свою душу от скверны, которую я в ней отыскал; но я знаю, ты гневался. Сейчас ты будешь гневаться ещё больше. Отпусти меня насовсем. Я обрел счастье с Альвдис и хотел бы мирно жить с нею в Аурланде, возделывать землю и растить наших детей. Обещаю, что никогда и ничем не оскорблю тебя, что не выступлю против тебя, что мой дар больше не использую вообще — но дай мне свободу.

— Разве я ее тебе не даровал… на время? — спросил Людовик. — Разве не позволил играть в святые игры, не освободил от вассальной клятвы, не сказал идти на все четыре стороны, лишь бы ты больше не вел этих разговоров о спасении? Я на тебя слишком рассержен, Мейнард, чтобы выслушать теперешние твои слова со смехом. Даже если это не шутка.

— Я серьезен, государь.

Когда Людовик злился, у него некрасиво дергался рот. И это не изменилось за предыдущие годы, и было тревожным признаком.

— То есть ты просишь меня оставить тебя в покое, освободить и от своей власти, как моего подданного, и от власти церкви, ибо ты стал язычником и больше не почитаешь Святой Престол? Ты знаешь, кто ты таков и что поставлено на карту. Мейнард, ты безумец.

— Я предлагал Флавьену так и сказать тебе, — согласился Мейнард, — но он отвечал, что ты не поверишь.

— И не поверил бы, если б не услышал собственными ушами… — Кто-то из воинов сунулся было в шатер, чтоб поговорить с королем, но тот велел всем убираться. Людовик на самом деле пришел в негодование. — Много лет ты верно служил мне, Мейнард, тебе я верил, как самому себе. Когда же я перестал понимать тебя? Не знаю. Но сейчас я не понял, что с тобою сталось и отчего ты пытаешься отплатить мне предательством за расположение.

— Я не предатель, мой король. Предателей в лицо вы знаете.

— Ты о Лотаре, дерзец? По глазам вижу, что о нем и его людях. Так и есть, мой брат умеет предавать, и ты не стеснялся говорить мне об этом. Твои слова мне всегда пригождались, помогали разобраться, как поступать. Ты был лучше всех моих советников, Мейнард, которые вечно нашептывают мне о политике и рассуждают голосами, полными сожаления, о маловажных вещах, которым я должен уделять внимание. Но ты был другим; Флавьен, хоть и хорош, в подметки тебе не годится. И голос твоей совести мне помогал. А теперь ты не желаешь оказывать мне помощь?

— Мой государь, ты во всем прав, — склонил голову Мейнард. Он вдруг вспомнил, как Альвдис рассказывала ему про лед на фьорде: нельзя ступать по нему, пока он слишком тонок, а если идешь, то очень осторожно ставь ногу. — Ты прав и в том, что мне совестно так поступать в отношении тебя. Я был рад тебе служить, и служил честно, и говорил с тобою честно, и ничего от тебя не желал, кроме твоих повелений, а дружбу счел величайшей наградой. Однако я изменился, как меняются все люди, и мне теперь война не по душе. Вернее, я могу воевать, я убивал, рукой и колдовством, и после того, как уехал из Франкфурта в те годы; но это не сделало меня лучше или достойнее. Мне хочется покоя, семьи, работы на земле. С тобою много верных людей, мой король — вот Луи Бертран, господин де Ру, Дидье из Лангедока — Флавьен говорит, все они живы и преданно тебе служат. На них ты можешь положиться. А я… — Он оглянулся на выход из шатра. — У меня теперь есть супруга, которую я люблю больше жизни, и которая помогает мне понять, что для меня нынче главное. Есть земля в Аурланде, которую я завоевал, как полагается. И есть… — это был скользкий момент, но обойти его невозможно, — есть боги, которых я узнал. Да, я соединился в браке с Альвдис по языческому обычаю. Да, отсюда это кажется варварством и дикостью. Но вот в чем дело, государь: я и отсюда вижу этих богов. Вряд ли я буду их почитать так же, как северяне, у которых они в крови; только эти духи земли и неба ответили на мои просьбы, даже не сказанные вслух, и даровали мне спокойствие, о котором я мечтал. Они помогли мне справиться с даром, заставить его утихнуть и более не жаждать крови. Одно лишь омрачает теперь мою жизнь — твое несогласие отпустить меня. Чтобы уговорить тебя, я проделал далекий путь, не желая оскорблять тебя, просто посылая письмо. Я бесконечно уважаю тебя и люблю, государь, но позволь мне уехать, на сей раз — навсегда.