Флавьен выполнил ее просьбу даже лучше, чем Альвдис предполагала: нашел в обозе полупустой фургон, велел перегрузить бочонки в другие повозки и, несмотря на ругань обозничьих, объявил это временным имуществом Мейнарда. Крытая повозка была срублена грубо, но надежно, обтянута грубой дерюгой, но защищала и от дождя, и от жары. Пахло внутри кислой капустой — видимо, ее там чаще всего перевозили. Мейнард сказал, что в немецких землях такую капусту очень любят.

Северян в отряде и вовсе приняли хорошо — во-первых, те, с кем они уже были знакомы, быстро объяснили остальным, какие это хорошие парни, а во-вторых, воины в звериных шкурах тут не были в диковинку. Иногда северяне вступали во франкские войска как наемники, надеясь подзаработать денег, мародерствуя в захваченных селениях. Франки даже слыхали о тех, кто носит медвежьи шкуры и впадает в бою в священную ярость, — о берсерках, чье присутствие в войске обеспечивает ему победу, ибо их не кусает сталь. Но какой берсерк пойдет на службу к чужеземцам. Обычно нанимались свободные воины, те, кто не желал по какой-то причине ходить с дружиной в морские путешествия. А уж о чем воинам всегда есть поговорить, так это об оружии, какого бы они ни были народа. И потому франки рассказывали северянам, какими свойствами обладают их мечи, а Рэв важно говорил:

— Вот мой меч — он посвящен Одину, как и копье; а вот топор Скьёльда — ему покровительствует Тор; а Стейн свой меч отдал Фрейру. — Но имена оружия, конечно, не называл, так как христианам знать священные вещи не полагается.

Альвдис не все имена мечей знала; Мейнард, когда просил у флаамского кузнеца выковать свой меч, многого от мастера наслушался. Это ведь дело непростое, колдовское, и если желаешь, чтоб оружие тебе служило верно, нужно дать ему имя. Мейнард сказал жене потом, что свой меч назвал Огонь Щита, как подсказал кузнец; Альвдис тогда не спросила, почему огонь, но теперь, когда ей объяснили про саламандру на гербе, осознала. А ещё это удивительно подходило дару Мейнарда — и саламандра, и имя меча.

Мейнард и есть огонь, думала Альвдис, глядя, как муж разговаривает с воинами и как пламя походного костра освещает его лицо. Огонь Щита, защитник — словно стена жара перед тобою, и враг боится к ней даже подойти. Мейнард кажется темным деревом, иногда — камнем, скалой, на которой растут деревья, однако это лишь видимость. На самом деле он — пламя, яркое и неистовое, и отблеск этого сияния все чаще виден в его глазах. Раньше он был сжигающим пламенем, а теперь хочет согревать и огораживать от опасностей тех, кого греет. Огонь для себя такие вещи не решает, а человек может. И это достойное решение, все равно Мейнард воссядет к столу Одина вместе с остальными воинами, Альвдис твердо была в этом убеждена. Кто-кто, а он заслужил эту честь.

Но она надеялась, что это произойдет совсем нескоро.

О Людовике Немецком в тот вечер больше не говорили. Посидели у костра, поужинали тушеной козлятиной и толстыми колбасками, которые жарили на прутиках, а затем Мейнард увел жену в повозку, где ворохом лежали отобранные Флавьеном у обозников одеяла. Супруги улеглись, обнявшись, и Альвдис долго слушала, как скрипит, звенит и говорит вокруг огромный лагерь, а потом незаметно уснула. Даже запах кислой капусты не мешал; впрочем, он начал потихоньку выветриваться.

На следующий день рано утром тронулись в путь; Альвдис ехала в повозке, раз уж Флавьен ее добыл, а править лошадьми она умела прекрасно, хотя тут даже сбруя была другой, гораздо проще, чем у северян. Родичи Альвдис навершивали на сбрую «звучащие» плети с набором железных колец и нежных тоненьких бляшек, покрытых изумительным узором из почти невесомых фигур животных. А для упряжных лошадей и быков делали такие дуги, что можно на свадьбу дарить. У франков же все было незамысловато: кожаные ремешки, железо, ничем не украшенное дерево… Но сама сбруя была похожа, так что Альвдис уже через полчаса освоилась.

Было жарко и пыльно, и немного тоскливо оттого, что никто не знал, чем кончится дело. Войско казалось бесконечным; тут были, как объяснил Мейнард, в основном бавары и алеманны, лишь его отряд почти полностью из франкских земель, за исключением нескольких человек. Про себя Альвдис всех воинов Людовика называла франками — так проще. Иначе и не разберешь, кто из какой земли, а говорили и вовсе на многих наречиях.

Мейнард ехал верхом неподалеку, обсуждая дела с Флавьеном и Сайфом; потом сарацин привязал лошадь к повозке, пересел к Альвдис на передок и принялся равлекать ее стихами да прибаутками. Сайф прекрасно запомнил те саги, что исполнялись в длинном зале во Флааме, и выуживал из поэтов короткие смешные песенки, и все это сейчас вылетало из него, словно птицы из дупла.

— Идем строгим

Вперед строем

Без кольчуг,

С мечом синим.

Блещут шлемы,

А я — без шлема.

Лежит в ладьях

Вооруженье…

Сайф немного подсмеивался над серьезными воинами, которые обсуждают битвы так, будто ничего важнее этого в жизни не существует; Альвдис же, в свою очередь, благодарна была сарацину и за общество, и за то, что он не только выучил стихи и песни, но и разобрался, о чем в них поется. Скальды любили сочинить так, что, бывает, и поймешь не сразу — о плохом они поют или о хорошем, а потом дослушаешь и выяснишь — о подвигах.

Так ехали день, и следующий день. На дороге среди движущегося войска было гораздо скучнее, чем путешествовать отдельно своим отрядом, однако Альвдис решила посвятить это время размышлениям. Для нее окружающий мир был новым и не слишком понятным, только вот дело не в нем. А в людях.

Она думала о короле Людовике, которого повидала пока лишь мельком. Мейнард много рассказывал о нем по пути, и Альвдис более-менее уяснила, что представляет собою франкский монарх, и все же этого было недостаточно. Мейнард знал его со своей стороны, а ведь наверняка и Людовик изменился за эти годы, и не все о нем было известно ее супругу. Краткого времени, проведенного в шатре, не хватило, чтоб составить свое мнение. Но что успела понять Альвдис — король горд, и величественен, и при том достаточно благороден, чтобы шанс освободиться от его покровительства у Мейнарда был. Только вот следует отыскать какой-то ключ, слово или поступок, которые убедят Людовика.

Или же, подумала Альвдис внезапно, все может казаться не таким, как она полагает. Мейнард не выглядел несчастным, находясь здесь; впрочем, разве этого она ожидала? Она хотела, чтобы ему было хорошо, а Мейнард уверял, что наивысшим счастьем для него будет возвратиться в Аурланд… И все же он франк, человек из другого народа, и Альвдис понимала его не всегда. А еще она знала: люди могут не только других обманывать, но и себя. Вдруг Мейнард полагал, что прежняя жизнь ему не сгодится, а она села на плечо, словно прирученная птица, и отказывается улетать? Вдруг он передумает и захочет остаться? Альвдис нравились местные просторы, она никогда не видела столько равнин, открытых пространств, широких спокойных рек. Здесь росли другие деревья, и почва плодороднее, и трава на лугах гуще. Потом, здесь теплее… В изрезанном фьордами и ущельями Аурланде на такое не наглядишься. Но остаться здесь навсегда? Вряд ли она смогла бы. Это была чужая для нее земля, совсем чужая.