– Если только при этом у меня будет свой ключ от дверей, – сказала я. Но затем мне в голову пришла одна мысль. – У вас остались какие-то деньги?

– Не о чем говорить. Я продал буквально все, за исключением сапог у меня на ногах.

– Но я вижу, что на вас по-прежнему ваши доспехи.

– Ну, такого от меня не дождутся. Я никогда не продам их, потому что они понадобятся нам, чтобы как-то зарабатывать на жизнь. А вóйны для этого всегда найдутся.

Я с трудом сдержала тяжелый вздох. Что бы ни ждало меня в будущем, нам с Томасом все равно предстояло находиться в разных местах.

– Полагаю, после окончания турнира вы уедете?

– Я вернусь в Авиньон. Простите, у меня даже нет подарка, чтобы оставить вам на память.

Верно, у меня не было от него ничего такого, что я могла бы в память о нем сжимать рукой в темные предрассветные часы, когда сон покидал меня. Услышав шаги короля, который, приближаясь, намеренно производил как можно больше шума, я все же попросила Томаса о том, о чем клялась себе никогда не просить:

– Томас, только дайте мне слово, что никогда не забудете меня.

Он наклонился и поднял с пола свой меч; решив, что он собирается уйти, я подняла его шлем и рукавицы, стараясь скрыть свое разочарование тем, что он не пообещал мне этого, – наверное, не мог такого обещать.

– Оставьте это, – сказал он. – И идите сюда.

Я встала перед ним, а он поднял между нами рукоять своего меча.

– Я клянусь на Святом кресте. Клянусь телом Господа нашего. Клянусь своей репутацией, что не допущу, чтобы с нами случилось такое несчастье. Да, я никогда не забуду вас. Потому что ни один мужчина, познакомившийся с вами, уже не сможет забыть вас.

Руки его крепко сжимали рукоять в форме креста, и я положила свои ладони поверх них.

– Клянусь Святым крестом, что буду оставаться вам настоящей женой. Несмотря ни на что. Клянусь, что не уступлю требованиям Уильяма Солсбери.

Он понимал, что я имею в виду, и лицо его оставалось суровым. Но его действия и слова зажгли радость в моем сердце.

– Мы дали друг другу клятву. И теперь обменяемся поцелуем, к целомудренности которого не сможет придраться даже король.

Так мы и сделали, прикоснувшись губами к щеке друг друга, легко и бесстрастно.

– Мы останемся верны один другому, – добавила я.

Это был поцелуй не любовников, а людей, посвятивших свою жизнь тому, чтобы быть вместе. Мы не были парой безгрешных святых, но торжественность этого момента в глубоких тенях королевского шатра была несомненной.

– Adieu[19], мой благородный рыцарь.

– Да храни вас Господь.

Король появился в тот момент, когда Томас спрятал свой меч в ножны и наклонился, чтобы поднять шлем и латные рукавицы, после чего протянул мне мой злосчастный венок.

Эдуард положил руку на плечо своего пажа:

– Они вели себя благоразумно?

– Они только разговаривали, сир.

– И все?

– А еще они дали друг другу клятву, милорд.

– Хорошо. Это хорошо, – скептически улыбнулся король. – Я бы пожелал вам удачи, Томас, но мне это как-то не к лицу. Поэтому я просто пожелаю, чтобы все это наконец закончилось, уладившись наилучшим образом.

– Как рыцарь ордена Подвязки, я приложу к этому все свои силы. А теперь, если вы позволите, я хотел бы сказать ей еще кое-что на прощание.

Эдуард отошел к выходу, и Томас наклонился вплотную ко мне:

– Магистр Вайс передал мне ваше послание, дорогая моя жена. И я хотел бы ответить вам теми же словами: я давал вам свою клятву сознательно и по доброй воле. И готов сделать это же хоть завтра. Храните меня в своем сердце и в своих мыслях, как берегу вас там я.

Он еще раз поклонился мне и королю, после чего мы расстались. Томас отправился в Авиньон, а я под шквалом обличительных выпадов и оскорблений вернулась в Бишем.

Кто мог предвидеть, что ждет нас впереди? Тот год был омрачен скорбью и печалью. Мое расставание с Томасом было не единственным камнем, который мне предстояло носить на сердце, потому что тогда на первое место вышла смерть, затмевая собой все остальное. Турнир ордена Подвязки, как славное и универсальное средство спасения от бед, стал лишь короткой передышкой для нас, поскольку ничто не могло остановить распространение чумы, уносившей жизни молодых и старых, богатых и бедных. В тот год от чумы умерла моя мать, а вскоре за ней последовал и мой дядя Уэйк. Двое самых близких мне по кровному родству людей, к которым я не испытывала ни малейшей привязанности.

Их уход мало повлиял на мое существование, хотя я начала понимать, что испытываю нечто вроде сострадания к матери из-за ее взгляда на жизнь, горькой, как алоэ. Женщина под угрозой опасности может сделать что угодно. С годами я стала с бóльшим пониманием относиться к ее одержимой, мятущейся натуре. Ее решение выдать меня за Уилла при данных обстоятельствах было вполне объяснимым. Умирая, она верила, что попытки Томаса Холланда вернуть меня потерпели провал. И даже когда она была уже на смертном одре, примирения между нами не состоялось.

Однако для меня это был не единственный повод задуматься о тленности человеческой жизни. Моя сестра Маргарет также заразилась страшной болезнью. Когда мы с ней подросли, мы уже мало времени проводили вместе, но ее отсутствие было подобно синяку на теле: о нем забываешь, но стоит прикоснуться – и больно. Из четырех детей графа Кента, в чьих жилах текла королевская кровь нашего отца, в живых остались только мы с Джоном. И эта мрачная мысль угнетала.

А затем настал черед вдовствующей графини Кэтрин, которая угасла спокойной безболезненной смертью, возможно, от разочарования, что в роду Солсбери так и не появился наследник. Еще одна потеря, почти не затрагивавшая моих чувств, пока я не вспоминала, сколько доброты проявляла она ко мне, когда я была еще совсем маленькой. Но, став взрослой, я разочаровала ее, и она относилась ко мне уже без должного уважения.

Медленно проползли летние месяцы, и наступившая осень уже резко перепрыгнула в зиму с ее морозами и пронизывающими ветрами, а новостей из Авиньона все не было и не было, даже от знающего свое дело магистра Вайса, моего доверенного. Мое спасение могло быть связано со звоном мечей, быстрыми скакунами и бегством за море, но я не могла себе этого представить. Меня вовсе не привлекала жизнь, когда обо мне дурно думают, показывают пальцами и осыпают насмешками. Мы соблюдали строгий траур, и дни мои тянулись в печали и унынии. Уилл всячески старался не приближаться ко мне, чтобы не подвергаться моим едким упрекам. Компанию мне составляла лишь леди Элизабет, почти не выходившая из своих покоев, да и с ней мы встречались только во время мессы. Она больше не хотела играть со мной в шахматы, и я чувствовала, что пожилая дама считает меня плохим обществом для себя.