лишь усиливая смятение.

Дверь на веранду еще не заперта, но ее ведь надо запереть на ночь. Предварительно убедившись, что он дома, да, обязательно.

Алеся открыла дверь и вышла на веранду.

Женя стоял, облокотившись о перила. Впервые в наклоне его головы, в развороте плеч она почувствовала напряжение. Он обернулся, услышав ее шаги.

– Я только посмотреть, где ты, – поспешно проговорила Алеся. – Чтобы на улице тебя на ночь не оставить.

– Как ты собиралась одна здесь с ребенком неделю прожить? – спросил Женя. – Тишина такая, что в ушах звенит. Случись что…

Прямо под холмом, в последнем деревенском дворе, залаяла собака.

– Мы на отшибе, конечно, – ответила Алеся. – Такой дом раньше застенком назывался. Но вообще в Багничах много людей сейчас. Дачники на лето съехались. И машина в каждом доме. Если что, помогут.

– А если напьется кто-нибудь? Что угодно в голову взбредет.

– Напиться-то могут. Но все-таки люди разумные. Здесь по-другому нельзя. Про случись что – это же не только ты понимаешь.

– Хорошо, если так.

«Все волнение – только во мне, – подумала Алеся. – А он спокоен, говорит со мной точно как с Сережкой, и…»

Прежде чем она успела мысленно произнести это до конца, Женя шагнул к ней и коснулся ее плеч. Задержал на них ладони на время одного вдоха. Если бы она сделала этот вдох – но дыхание ее замерло.

Бессловесный вопрос был в его ладонях. Ей казалось, он не разберет ответа сквозь ее смятение, но он понял – словно сам глубоко вдохнув, раскинул руки и обнял ее. Она чувствовала скулой вечернюю шершавость его подбородка. Сердце ее колотилось до звона. Его губы были холодны, но холода не было в поцелуе. Как не было холода в ледяных его глазах. Он будто пришел из какого-то другого мира, где все устроено иначе и потому возможны такие странности. Но это была слишком сложная мысль, чтобы сейчас Алеся могла на ней сосредоточиться. Ее губы отвечали его губам, и все в ней горело.

– Пойдем? – сказал он.

Голос звучал так прерывисто и глухо, как это бывает только от сильного желания. Их тяга друг к другу взаимна, теперь она понимала, что это не ее личная иллюзия.

Вернулись в комнату. Женя запер дверь на веранду и выключил свет. У лестницы, ведущей наверх, остановились снова и целовались, будто набираясь сил, чтобы подняться по ступенькам. А может и в самом деле недоставало сил – у Алеси подкашивались ноги.

В его комнате пахло старым деревом бревенчатых стен и летним лугом. Да, здесь же обычно никто не живет, мама сушит травы, от того и кажется, что на луг вышел… Алеся вспомнила, как объясняла Жене, что такое зграбны. Ладность его движений и сила, с которой он прижал ее к себе сейчас, прежде чем снять с нее легкое платье, которое она так и не переодела вечером, несмотря на холод, поразила ее.

Но тут все слова спутались у нее в голове и перестали быть словами.

Они целовались так самозабвенно, что показалась долгой даже та секунда, на которую пришлось оторваться друг от друга, пока платье, взлетая вверх, закрывало Алесино лицо.

Легли на кровать поверх стеганого одеяла. Женя склонился над ней, но неожиданно замер, касаясь ее губ только дыханием.

«Ты правда этого хочешь?» – ей показалось, она слышит его вопрос.

Нет, неправильно показалось.

«Ты правда совсем моя?» – так он спросил без слов.

– Да, – вслух ответила она.

И все, что было в нем любовью, обрушилось на нее, заполнило ее, все в ней перевернуло, и в ней это было любовью тоже – не тягой, не желанием, как она думала до сих пор, а именно любовью, но кто же ей сказал, что он ее любит, и как же это может быть, но это есть…

Она обняла Женины плечи, прижимая к себе еще крепче, хотя между ними и так уже не осталось зазора, потом отпустила… Губы у нее пересохли, и ей показалось, что, опускаясь вдоль его тела вниз, целуя, она царапает своими сухими губами его шею, грудь, живот. Она словно путами была связана, и вдруг он перерезал их, и они соскользнули с нее, спали, и ничто не сдерживало ее больше, и не верилось уже, что они вообще были, да она и не думала о том, что было, и не думала вообще ни о чем, потому что не мыслями называлось то, из чего она сейчас состояла, и вместе с тем все мысли, какие только могли у нее быть, сделались в эти минуты ясными и сильными, как сияние расплавленного серебра.

Она обнимала его, обвивала, чувствовала его всей собою и всего его чувствовала в себе. И это не становилось ни сильнее, ни слабее, потому что не могло ни ослабевать, ни усиливаться, а было дано и явлено сразу, без осторожного подступа, и только длилось и длилось, срывая стон с Алесиных губ, и не прекратилось, когда и Женя со сдавленным стоном уткнулся лбом в ее плечо, вздрагивая, сотрясаясь.

Она тоже дрожала, вжавшись в него всем телом, но это не прошло, и когда он уже замер, и когда отстранился, глядя на нее, хотя что же разглядишь в темноте, она не видела ничего, но это не из-за темноты, наверное…

Женя лег на спину и сразу же притянул Алесю к себе снова. Дрожь ее не стихала.

– Что ты? – чуть слышно проговорил он.

– Не знаю. – У нее стучали зубы. – Мне… мне тебя как будто мало… – Она тут же устыдилась своих слов, все-таки они уже не целуются ведь больше, не выстанывают друг другу в губы такое, что не произнесешь в обычные минуты. – Я боюсь, что все кончится! – проговорила она.

Это было еще более неловко, неточно, и слезы выступили у нее на глазах.

– Не бойся. – Он провел ладонью по ее голове, щеке, плечу. – Как кончится, так и снова начнется.