Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Просто мозг не легко переключается в другую систему. Не у всех, во всяком случае.
– Может быть.
Они замолчали. Погасли небесные краски, и река потемнела, и повеяло холодом с болот.
– А чего вы тут голые на полу сидите? – Сережка вышел на веранду. – Дед говорит, нельзя вечером не одевши сидеть, сыростью протянет.
– Мы не голые. – Алеся смутилась, хотя понятно было, сын просто имеет в виду, что одеты они слишком легко для вечера. – И мы не сидим, а письма старые читаем.
Она показала на открытую шкатулку.
– Не знаешь, кто ее сделал? – спросил Женя.
– Не-а. – Сережка помотал головой. – Бабушка говорит, багничский кто-то.
– Почему именно багничский? Может, в Пинске купили.
– Фигурка еще есть, тоже из капа, – ответил Сережка. – А ее точно в Багничах вырезали. Ну и шкатулку, значит.
– Какая фигурка?
Алеся видела, что Жене в самом деле интересно. Этот интерес читался в ледяных его глазах, хотя и непонятно было такое странное сочетание внешнего и внутреннего.
– Какая фигурка? – удивилась и она. – Я про нее даже не знаю!
– Так ее раньше и не было, – ответил Сережка. – Бабушка чердак стала разбирать, чтоб я пылью не дышал, когда в телескоп буду смотреть, и нашла. Еле отмыла.
– Покажешь? – спросил Женя.
Он поднялся с пола и протянул Алесе руку. Она еле сдержала дрожь от прикосновения к ней.
– Ага, – кивнул Сережка. – У бабушки в комнате стоит. Сейчас принесу.
Он сбегал в дом и вернулся, держа в руке деревянную статуэтку в две ладони высотой.
– Дед ее воском натер. – Сережка поставил статуэтку на перила. – Как живая стала.
Это была фигурка девушки с длинной косой. Казалось, она сделана из матового серебра, но стоило в нее вглядеться, как проступали причудливые узоры капа. Из-за его живой структуры лицо девушки тоже выглядело живым, хотя сама по себе работа была грубоватая, это даже Алеся поняла, хотя в таких вещах не очень-то разбиралась.
Деревянная девушка была одета в длинное платье, поверх которого был тщательно вырезан фартук с медицинским крестом.
– Это медсестра, наверное, – сказала Алеся.
– Твоя прабабушка была медсестрой? – спросил Женя.
– Думаешь, это она?
– Так подписано же.
– «Веранiчка», – подтвердил Сережка, ткнув пальцем в надпись на подставке.
Это почему-то так поразило Алесю, что она не могла отвести взгляд от статуэтки. Ничего особенного нет в том, что Вероника Францевна была медсестрой, и в том, что какой-то деревенский мастер, судя по надписи, друживший с ней, вырезал ее фигурку из капа, и в том, что фигурка сохранилась на чердаке багничского дома… Но все это вместе так напоминало о бездне жизни, о тьме ее непроглядной – Женины слова не выходили у Алеси из головы, – что подействовало на нее ошеломляюще.
– Скульптор был не искусен, но взял талантом, – сказал Женя.
– Как ты это понял?
Алеся помотала головой, словно попыталась вытряхнуть все необъяснимости, которые гудели в ней, как пчелы в улье.
– Просто на глаз, – ответил он. – Если, конечно, считать, что это работа одного и того же человека. Для шкатулки мастерства у него было достаточно, для скульптуры маловато. Но облик он воспроизвел. А это только талантливый человек мог сделать.
– А облик – это что? – с любопытством спросил Сережка.
– Хороший вопрос! – хмыкнул Женя. – Сущность? То, как личность проявляется во внешности? Что-то вроде.
Что он имеет в виду, было Алесе понятно. От деревянной Веронички так явственно веяло серьезностью, будто перед ними была живая девушка, характер которой – и не характер даже, а вот именно что сущность, – сразу определяется по вниманию во взгляде и даже по наклону головы.
– Серьезная какая была, – сказал Женя.
Алеся уже не удивилась, когда он вслух произнес то, что она подумала.
Стемнело совсем, и сырость, которой тянуло с болот, стала промозглой.
– Проголодались? – спросила Алеся. – Ужинать пора.
– Какой уж тут голод! Я еще от обеда не отошел, – ответил Женя. – Можно, просто так с вами посижу? Чаю выпью.
– Можно, – улыбнулась она.
Сережка не проголодался тоже – съел только хлеб с медом и запил чаем с чабором и мятой. Алеся голода не чувствовала тем более – волнение снедало ее.
Деревянная фигурка и шкатулка с открытками стояли на комоде в большой общей комнате. Сквозь пар над керамической кружкой с чаем Алеся то и дело посматривала на Веронику. Как на свидетельницу своего смятения.
От того, что все дни проводил на воздухе, Сережка всегда засыпал в Багничах рано. И теперь Алеся видела, как он клюет носом, но почему-то не решалась сказать сыну, чтобы шел спать. Да не почему-то – она боялась той минуты, когда они с Женей останутся наедине.
– Надышался ты рекой, – глядя на Сережку, заметил тот. – Может, отвести тебя спать?
– Ага… – пробормотал Сережка. – Не, не надо. Я сам пойду.
– А помыться? – напомнила Алеся.
– И помоюсь сам. Что я, малой?
Она все-таки пошла с ним в ванную, устроенную в комнатке, которая согласно маминым изысканиям была в шляхтянские времена кладовкой, проследила, чтобы включил водонагреватель, а не ограничился горсткой холодной воды в лицо, дождалась, пока вымоется, потом отвела в его комнату. Все это Алеся делала всегда, но сегодня чувствовала в каждом своем движении какую-то нарочитость. Может быть, только казалось так, но нарочитость эта рождала в ней смятение.
Когда она вернулась в общую комнату, Жени там не было. Не искать же его. Или искать? Или ждать здесь? Но зачем, ведь уже поужинали. Идти к себе и ложиться, ни о чем не думая и ничего не ожидая?
Мысли эти то клубились в ее голове туманной смутой, то мелькали обрывками,