возле центрального пляжа. Она улыбнулась ему: «Здравствуйте, Коля». Сквозь легкий загар кожа вспыхнула ярким румянцем, а глаза говорили больше, чем любые слова…

По ночам он обцеловывал ее от кончиков ног до ушной раковины, что ей нравилось, как ни странно. Она учила его не торопиться, а он несся вперед, словно локомотив и не мог остановиться. Когда пришло понимание, то она завелась, расшалилась так, что искарябала спину Кахира ногтями, а он даже не ойкнул. Утром, обрабатывая ранки остатками коньяка, она думала о том, что раньше с ней такого никогда не случалось, муж по ночам отрабатывал словно повинность, совсем не заботясь о ней. А этот мальчишка, как она называла его, будучи на восемь лет младше, сумел расшевелить в ней звериное женское начало до такой степени, что она вскрикивала и забывала обо всем на свете.

Кахир примчался с утра, увидел упакованный чемодан, выдохнул: «Что уезжаешь? А как же я?»

– Через три часа поезд…

– Хорошо, я за такси.

Попросил таксиста остановиться возле магазина «Сапфир». Выбор колец оказался небольшой, он купил самое дорогое за тысячу двести рублей с двумя камушками в виде бантика.

Прибежал в номер, подал коробочку: «Женись на мне». Она расхохоталась, поправила: «Надо говорить – «выходи за меня замуж». А муж у меня есть. Так что прости». А он все совал и совал ей в руки коробочку с дорогущим колечком.

– Коленька, ну пойми, я не могу это принять. Не мо–гу! – теряя терпение, закричала она. Она представила, что муж обнаружит колечко и скажет: «Ах, ты б…!» Ухватилась за чемодан, но Кахир перехватил руку, подхватил чемодан.

– Адрес свой дашь?

– Нет! – жестко ответила она, хотя видела, что Коля вот-вот заплачет. Ей захотелось его приласкать, успокоить, но в последний момент, она отдернула руки, понимая, что это может повернуть настроение вспять и тогда придется плакать самой и думать о нелюбимом муже. – Нет, Коля. Надо идти.

Он стоял на платформе словно в диком лесу жалкий потерянный мальчик, испытавший впервые любовь и настоящую женскую ласку, которую, казалось ему, он не испытает больше уже никогда.

В аул Сарги он приехал с сумкой в легком светлом костюме, заплатив за такси от Назрани пятьдесят рублей. Водитель согласился подождать полчаса, пока он отыщет кого-то из родственников отца. Больше десяти лет Кахир не говорил на родном языке, поэтому мучительно подбирал слова, ему казалось, что забыл все, что его не поймут, и от удивленных взглядов еще больше смущался. Ему пояснили, что из Баграевых в ауле живет только Даур старший, показали двухэтажный дом в конце улицы. Стали звать в гости к себе…

Пока он шел улицей, пацанята сумели, докричались до Баграевых. Даур вышел навстречу, сразу обнял и сказал, что Асхаб приходился ему двоюродным братом и что Кахир может жить у них сколько захочет. Его жена смахивала платком набегавшие слезы, восклицая «ахи дика, ахи дика!» И он сам, ставший сиротой в пятнадцать лет, с трудом сдерживался, чтобы не заплакать навзрыд. Неделю ходил по гостям, знакомился, детям раздавал бумажные деньги и они, не имевшие никогда больше двадцати копеек на мороженое, оглушительно радовались и тут же мчались в магазин за конфетами, и ему хотелось одарить весь аул.

Но даже большие северные деньги имеют свойство заканчиваться. После очередной поездки в Назрань он с удивлением обнаружил, что остался последний сертификат на двести рублей.

Хозяйство у дяди Даура большое: три коровы и телка, стадо овец и сдвоенный огород в целый гектар. Он медленно, неотвратимо втягивался в круговорот повседневных дел, чередуя весну с летом и короткой зимой, рассказывая вечерами семье двоюродного брата о нелегкой жизни на Колыме. Они ответно про Казахстан, где он не жил, но слышал от матери про знойные Тургайские степи. А по ночам иногда просыпался от запаха женщины и ощущения ее близости, лежал подолгу с мыслью о том, как поедет в Воронеж, отыщет там любимую женщину Лену. Как она радостно произнесет то давнее – Коленька! – когда он подарит колечко. И так явственно это все возникало, что можно дотронуться рукой до волос и снова заснуть под ее ласковым взглядом.

Глава 19. Артель Игумен

16 сентября выпал снег, но лежал недолго. Народ привычно обживал ватники и шапки ушанки, которые теперь на долгие восемь месяцев для тех, кто останется на вскрышных полигонах, на оттайке грунтов, будет ремонтировать технику к новому промывочному сезону. А кто-то уедет на материк прожигать заработанный северный рубль, чтобы потом по весне рассказывать громогласно о своих похождениях, хвастаться новым приобретением для семьи в виде холодильника, купленного у барыг. Они верили, что еще пару сезонов и – баста! «Хватит жопу морозить», – говорил каждый из них неоднократно. В том числе и Аркадий Цукан, ставший ветераном и пенсионером, а главное человеком, у которого теперь появилась мечта. Он уговаривал свою любимую женщину родить в сорок три года ребенка, а она хохотала и краснела, и каждый раз говорила: «Сумасшедший, сын мой жениться собрался. Народ засмеет, скажут, бабулька рожать надумала…» А он все одно уговаривал осторожно и терпеливо, развивая красивые планы про жизнь где-нибудь в Краснодаре или Геленджике на берегу теплого моря… «А что, Маша, разве мы не заслужили? И денег, слава богу, достаточно».

Обида на Анну Малявину и сына Ивана изжилась. Их лица возникали изредка во снах тревожных и муторных, но вскоре опять забывалось всё давнее горячее и радостное, а чаще болезненное.

Перестройку Цукан мог бы совсем не заметить, если бы не закон о борьбе с алкоголизмом, новые общества трезвости, куда его понуждали вступить на собрании в районном Доме культуры.

– Не дорос я до такой чести, – ответил он. Оглядел зал – это молчаливое большинство, готовое привычно тянуть вверх мозолистые руки по глупости хоть за перестройку, хоть за разруху. – У нас на участке в сезон и без того полная трезвость. Вкалываем по двенадцать часов.

Другого бы осадили, но Цукан передовик производства, занесенный на Доску почета, ветеран, его ухватить не за что, чтобы пропесочить, как следует за непонимание генеральной линии партии по борьбе с алкоголизмом.

Зашел к Назарову со своим разговором о трезвости и всей этой глупостью. А у Назарова своя печаль, младшая дочь на выданье, а его обязали в райкоме устроить комсомольскую свадьбу с чаепитием и возложением венков к памятнику красноармейцам, погибшим в гражданскую войну. Посмеялись привычно в первую очередь над собой, что как дети, поверили в заклинанья Генсека про перестройку, а в итоге четвертый год одна