Снеди в себе не держит. Поглядела бы.

– Здрава будь. Веди, – Влада едва не споткнулась, когда видением накрыло. – Погоди, Юстина…

Молодка замерла, попятилась, но не ушла. Глядела на ведуничку, сжав кулаки:

– Не говорила я, как звать меня, – прошептала тряским голосом.

– Ступай, Исаак, – Владка махнула черноглазому, тот ушел, оставил двух красавиц на подворье: – Юстина, сколь дней ты мужатая?

– Вторая седмица пошла, – молодайка голову к плечу склонила, смотрела неотрывно.

– Ты из челядинцев? За красу муж взял?

Та не ответила, голову опустила: косы светлые скользнули уныло на грудь.

– А что ж Марюс? – Владка ждала ответа от красавицы.

– Откуда ты… – запнулась, – Марюс остался в челяди, – глаза отводила, отворачивалась.

– Так ты скажи любому, чтоб не опаивал более мужа твоего, – шагнула к Юстине, пригладила косы шелковые ласковой рукой. – Юстя, я помогу, а ты обещай, что чужой живи не дашь сгинуть.

Красавица молчала, теребила кончик долгой косы, брови изгибала печально. Малое время спустя, заговорила:

– Значит, Марюс травит? Вот ведь… – помолчала, а потом и крикнула птахой подраненной: – Не смогу с постылым жить! Кинусь в Волхов!

– Ну что ты, Юстя, что ты, – подошла утешить, обнять. – Помогу, верь. А Марюса забудь. Не любит тебя, богатства твоего жаждет, что положено на вдовью долю.

Юстина и дышать перестала! Глядела так, будто пред ней не ведунья, а сама Лада Пресветлая!

– Нет… – попятилась. – Любит Марюс, любит. Что ты говоришь?

– Хотела б соврать, да не могу, – Влада смотрела печально. – Останешься с любым, погибнешь. Продаст варягам за золотую монету. На ладью тебя возьмут, да беречь не станут. Сама знаешь, что с пригожими полонянками творят. Юстя, у тебя стезя иная. Через зиму войдешь хозяйкой в богатый дом и по любви. Лица и имени не вижу, а вот то, что рыжий будет, знаю.

– Не надо мне рыжего, – глаза Юстины слезами заблестели.

– Это пока не надо. Марюсом дышишь, а себя губишь, – говорила молодке, а к себе примеряла.

Нежата вспомнился, а вслед за ним Глеб. С того щеки ведуньи расцвели румянцем, глаза засияли не хуже звезд.

– Так муж не пустит, Влада, – молодайка в глаза заглядывала преданно.

– Пустит, – улыбнулась и подмигнула заплаканной красавице. – Веди.

В хоромцах светло, уютно. Муж недужный на лавке в чистоте и тепле. На скобленом до желтизны столе горшок с молоком, рядом миска с кашей. Под новым рушником утренний хлеб. По стенам ткани белые будто морозные узоры.

– Юстя, что это? – Влада смотрела на красоту, удивлялась.

– Кружево. Сама плету.

Владка меж тем подошла к болезному, провела рукой над спящим, да почуяла как кровь бьется, а в ней ландыш, да не белый, а багровый89. Кулак сжала, потянулась силой и принялась гнать отраву. Слила немало, но вот чудо – полнилась Юстиным теплом, будто нежностью окутывалась.

– Батюшка Щур, – прошептал болезный, уселся на лавке и вздохнул глубоко. – Думал конец мне пришел. Юстька, ты ведунью кликнула? Молодец! Чем же меня так?

Старый плешивый мужик смотрел неотрывно, ответа ждал. Влада вздохнула и принялась врать:

– Не чем, а кем, дяденька. – присела на лавку к мужику, брови насупила. – Все через Юстину. Лада Пресветлая противится вам обоим и об том мне шепчет. Останешься опричь Юсти, так и до осени не протянешь. Гони ее от себя.

– Это как так? – мужик глаза пучил, верить не желал, а с того – Владка чуяла – хотел упереться и не отпускать красавицу-жену, усладу свою последнюю.

– А так, дяденька. Ты навроде ягоды, а Юстя для тебя, как солнце. Поначалу силой питает, а потом сушит до пыли. Гони ее, не жди смертного часа.

– Чего? – мужик ноги с лавки спустил. – Она жена мне! Не пущу!

– Твое слово, – Влада встала и выпрямилась. – Так ты уж нынче думай о тризне. Еще седмицы три тебе, от силы пяток. Прощай.

И пошла – гордая, прямая – к двери. Да не успела уйти, как мужик и завопил:

– Стой, ведунья! Сведи ее со двора, сей миг сведи! Проси, чего хочешь! – привстал с лавки, закричал на Юстинку: – Чего лупишься на меня, окаянная?! Собирай тряпки и уходи! Эй, кто там есть?! – кликал челяди. – Палку подай рогатую90.

В ложницу сунулась баба в летах, протянула ветку. Юстина вмиг ухватилась за сучок, едва дождалась, пока муж ухватит за другой, и с треском разломила рогатину. Потом металась, хватала кружева, собирала из короба одежки и увязывала в холстину. Бросилась уж выскочить за порог, да муж – вот диво – удержал:

– Юстька, стой, – полез в короб, достал деньгу золотую и отжалил красавице три полновесных. – Пущай все знают, что Сухотые не жадные! Ступай, Юсюшка, радость моя…

Юстина замерла на миг, потом уж поклонилась низехонько, уронила слезу прозрачную и вышла. А Владка подступила к старику печальному:

– Ты, дяденька, челядинца своего продай, Марюса. Нынче сведи на первую ладью, что в холодное море идет. Сделай, как прошу. А в расчет мне ничего не надобно. То воля богов пресветлых.

– Все сделаю, – старик уселся на лавку, принялся глядеть на дверь, через которую Юстина вышла.

Влада кивнула старому, да и пошла догонять горемычную молодайку. Та летела, себя не помня!

– Юстина, постой! – Владка подобрала подол запоны, побежала за быстроногой. – Куда ты?! – смеялась, задыхалась.

– Меня, меня подождите! – за спиной Влады топотал Исаак, кричал и руками махал, что та птица крылами.

Юстя упыхалась, встала на высоком берегу Волхова и обернулась. В глазах то ли слезы, то ли радость. Владка подлетела, встала опричь, а потом и Исаак – черноглазый, белозубый. Переглянулись и захохотали, как дурные.

– Куда ж мне… – Юстя утерла рукавом слезы смешливые и наново запечалилась. – Надо повидаться…

– Не надо, – Владка голосом надавила. – Не ходи. Марюс уж прошедшее. Ступай, не оглядывайся. Исаак сведет тебя на подворье. Там подруга моя, Беляна. Возьмет тебя на торг подмогой. Ступай, Юся, не испытывай боле терпения Лады Пресветлой. Ей поклонись, она вразумила.

В тот миг звон пошел, да тихий, нежный. Владку