– Чего это они?! – с досадой произнёс Егор. – Ведь ты же хорошо зашёл на полосу.

– Значит, не очень, – зло проговорил Потапов.

Внимательно осмотрев повреждённое шасси, наши лётчики категорически запретили сажать самолёт на аэродром во избежание вывода его и базирующихся на нём самолётов из боевого состояния. И это было жестокое, но правильное решение.

Как единственную и жёсткую альтернативу они предложили сажать тяжёлый бомбардировщик на некогда распаханное поле, которое они «любезно» предложили.

– Брезгуют нами, не хотят мараться, – успокоительно прокричал Потапов.

Но все поняли истинную причину. А Егор несильно ударил Потапова в плечо и, глядя в глаза, произнёс:

– Что, шасси?

Потапов медленно и как-то грустно кивнул, затем отдал штурвал от себя. Егор немного постоял над ним, обняв за плечи, затем медленно перешёл к своим товарищам.

– Держитесь, ребята. Даст бог, ещё свидимся, – тихо произнёс Егор.

Тяжёлый пассажирский «Боинг» слегка встряхнулся, как бы проснувшись от долгого автопилотного сна, затем, клюнув носом, стал медленно снижаться. Внизу показался большой город, сияющий тысячами разноцветных бриллиантов на фоне чёрного бархата ночи.

Стюардесса на нескольких языках объявила просыпающимся пассажирам, что их самолёт через несколько минут приземлится в столице объединённой Германии городе Берлине.

Несколько заспанных пассажиров потянулись в хвост самолёта.

– Ну вот и всё, Лидочка, дальше рассказ не получится, нужно готовиться к посадке.

– Ничего, дедуль, у нас ещё будет обратный путь.

– Обязательно Лидочка. Если останусь жить, расскажу такое.

– Расскажешь, расскажешь, Егор Иванович, а пока не раскисать, – перебив деда, проговорила Лида.

Неожиданно с ближайшего кресла к ним подошёл молодой человек в потёртом джинсовом костюме. Вызывающе жуя резинку и как-то странно запрокидывая голову, он склонился над Лидой и, глядя на орденские планки Егора Ивановича, то ли прожевал, то ли проговорил:

– Дед, продай свой прикид вместе с настоящими цацками – не обижу, хорошо заплачу. Это ж почти антиквариат, сейчас ни на одной барахляндии такого не сыщешь.

И он, бесцеремонно протянув руку, начал оценивающе ощупывать орденские планки на груди Егора Ивановича.

Лидочка согнула пальцы и ногтями резко провела по оголённой руке парня.

Тот, словно ошпарившись, резко отдёрнул свою оцарапанную руку, на которой остались длинные белые полосы.

– Ты че, телка!? Офонарела!? Больно же!

Сделав страшную гримасу, генеральская внучка прошипела парню в лицо:

– Слушай ты, телок! Ты сейчас без глаз останешься, если не слиняешь отсюда.

И Лидочка снова согнула пальцы наподобие когтистой лапы, намереваясь вонзить ногти в лицо обидчику.

Тот резко отшатнулся и что-то бормоча, попятился на своё место.

– Может, зря ты его так, дочка?

– Не зря, товарищ генерал, не зря. Пусть знает, что и ордена умеют кусаться, и к ним нужно относиться с почтением. А то, ишь, цацки, прикид. И есть же ещё такие уроды, для которых высокие нравственные принципы и идеалы слились в барахло, обёрнутое зелёными бумажками. Наверняка какой-нибудь наш коммерсантишка, мотающийся из России в Германию и обратно в поисках барахла. Вот паразит, испортил настроение и такой рассказ! Ладно, дедуль, давай успокоимся и продолжим.

– А чего продолжать, скоро посадка. Вот после операции и продолжу. Всё расскажу без утайки.

– После операции настанет моя очередь рассказывать и писать о твоём жизненном пути. А сейчас у нас ещё есть время, и я бы хотела узнать всё до конца, а именно – чем закончилась эта история.

И Лидочка, взяв в маленькие ладони огромную морщинистую ладонь своего деда, хитро подмигнув и улыбнувшись, тихо проговорила:

– Не капризничай, Егор Иванович, давай рассказывай.

– Спасибо, внученька, что ты прониклась и высоко оценила мои далёкие фронтовые будни, однако… – и теперь уже Егор Иванович взял в свои руки её маленькие ладони. – Однако всё это я рассказывал тебе вовсе не из-за запоздалой славы моих мемуаров, а для того, чтобы ты меня просто поняла, выслушала и была рядом. Считай, что это исповедь старого генерала, которому есть о чём покаяться родному и близкому человеку перед последней чертой. Что касается заключительной части моего рассказа, то, конечно же, расскажу сейчас, коль ты этого хочешь, Лидочка.

И Егор Иванович вкратце поведал своей внучке заключительную часть своего фронтового рассказа.

* * *

Итак, в немецком бомбардировщике перед самой посадкой все попрощались друг с другом и с жизнью, потому что надежда на спасение была ничтожной. Сесть на неровном поле на большой скорости с полной бомбовой нагрузкой и со сломанным шасси и при этом остаться в живых – было за пределом реальной возможности.

Но Потапов сделал возможное и невозможное, спасая себя и разведчиков. При посадке на поле от самолёта отвалилось множество частей, начиная от винтов, шасси и кончая левой консолью крыла. Фюзеляж остался цел и невредим, видимо, оттого, что он был утяжелён бомбами, и его меньше мотало по полю. То, что бомбы не взорвались, было чудом. Когда все побитые и слегка пораненные люди выбрались из самолёта, то первым делом стали обнимать и качать Потапыча. Так ласково теперь все называли лётчика Андрея Потапова. Но радоваться пришлось недолго, так как через некоторое время к самолёту примчались не друзья-лётчики, а группа бойцов из СМЕРШа. И радости пришёл конец. Не дав никому опомниться, всем связали руки и, бесцеремонно затолкав в полуторку, отвезли в ближайший штаб дивизии на допрос. Там быстро выяснилось, кто они такие и с какой целью были в тылу врага.

И уже вечером небольшим транспортным самолётом все были отправлены в штаб фронта по распоряжению Борзова.

Через некоторое время в прокуренном кабинете отдела диверсионно-разведывательной службы штаба фронта капитан Кузьмин предстал перед подполковником Борзовым, возглавлявшим эту службу.

– Весьма и весьма рад, – дружелюбно, но как-то настороженно произнёс Борзов, как только Егор появился в кабинете. – Докладывай, Егор Иванович, всё обстоятельно по всему ходу операции от начала и до конца. О потере членов группы разговор будет отдельный, а пока начинай – слушаю внимательно.

Егор некоторое время помолчал, а затем, глядя в глаза Борзову, сказал:

– Товарищ подполковник, всё, о чём вы просите, я обязательно доложу в полном объёме и по форме, но позже. А сейчас я бы хотел встретиться с непосредственным руководителем операции, с полковником Ерофеевым. Надеюсь, это не будет нарушением субординации и военно-производственной этики?

– Вот ты как заговорил. Я тут с ног сбился, ломая голову, как вытащить вас из этого пекла и обеспечить прикрытие, а ему подавай Ерофеева, который… – Борзов запнулся и некоторое время не знал, что сказать, начиная багроветь и закипать, – который окончательно провалил две операции. Не ты ли первым подал крик о помощи о спасении группы, отказавшись от связи с Ерофеевым, перейдя на мой канал связи?