Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты была тут на Рождество, когда мы играли в игру из «Алисы»? – спросил Кин.
– Я была Ферзевой Пешкой, – рассеянно сказала она.
– А да, правда. А я был Коневой Пешкой королевского фланга и…
Мысли Хансарда начали уплывать. Под одной из лестниц на галерею была комнатка, как раз чтобы переодеться к выходу на сцену.
ДИДРИК. Я буду Остолопом. Роль умна.
ПОЛИДОР. Глупа, сказал бы я. Ты выбрать мог
Роль Герцога, Стрелка иль Мудреца.
Они как раз достойны и умны.
ДИДРИК. Хочу быть Остолопом. (В сторону.) Только он
И может подобраться к королю.
– Напишите мне роль, – сказал Дувр. – Сделайте меня… сделайте меня Гением, чтобы я мог прикоснуться к королеве.
Марло на мгновение задумался.
– Будете играть Афину. Думаю, ей понравится. Ей по душе, чтобы все считали, будто она вышла из головы своего великого отца, Генриха. Да. У нас будет Афина для Елизаветы и… Диана для Дадли. – Марло ухмыльнулся. – О, они будут очарованы и разгневаны, но это Рождество, когда все веселятся.
– Это произошло здесь, – тихо проговорил Хансард.
– Нам пора идти, Николас, – сказала Эллен. – До Лондона ехать долго, и начинается дождь.
Хансард глянул на окна напротив галереи. За витражным стеклом полыхнула молния, через несколько секунд раскатился гром.
Кин сказал:
– Зачем ехать в грозу? Оставайтесь. Девятнадцать спален, никого народу. Как школьные выходные, а, Эллен? Я могу поселить вас в спальнях, соединенных потайным ходом…
– Хью, прекрати, – сердито сказала Эллен.
– Эллен, я ужасно за тебя рад, правда, – обиженно произнес Кин. – Я просто… черт возьми, я просто не ждал, что это будет кто-то, кого может одобрить твой отец.
Максвелл залепила ему такую пощечину, что очки слетели на пол.
– Мы уходим, – сказала она, беря Хансарда под руку.
– Минуточку. – Хансард вырвался, поднял очки Кина и протянул хозяину. – Я абсолютно не понимаю, что между вами происходит, и понимать не хочу. Но спасибо за экскурсию.
– Вам спасибо, – сказал Кин без явной иронии. – И не обращайте внимания… вам правда охрененно повезло. Вам и Питеру… До свиданья, Николас. Приезжайте еще.
– Спасибо, Хью.
Лицо у Эллен было мрачное и решительное. Она вышла из дома с Хансардом без единого слова.
Хансард выехал на шоссе. Когда он последний раз оглянулся на Скин-хауз, баронет стоял в дверях, подняв руку. На лобовое стекло упали капли дождя. Хансард проговорил:
– Если ты не хочешь сказать мне сама…
– Ты прекрасно понимаешь, что не хочу.
Дождь усилился. На западе блеснула раздвоенная молния. Хансард включил «дворники». Они ужасно скрипели.
– Ладно, тогда скажу я. Твой отец – сэр Эдвард Четвинд, верно?
– Ты догадался? – тоненьким голосом спросила она. – Или знал?
– Я не знал до последнего момента, – ответил Хансард. – А поскольку у меня нет денег или манер бизнесмена, это единственное разумное объяснение словам Хью, что твой отец меня бы одобрил. И как только я об этом подумал, я сообразил: «секретарша Лилли» могла знать, что где лежит в кабинете, но ты была там как дома. Ты лгала мне…
– Я правда была там секретаршей, Николас.
– Ладно, лгала только наполовину.
Он помолчал. Она тоже молчала, и он сказал:
– Я не злюсь, просто удивляюсь. Почему ты мне не сказала?
– Потому что он поручил мне за тобой следить. – Голос Эллен звучал почти испуганно. – Велел шпионить за тобой, чтобы ты не разузнал ничего о пьесе без его ведома.
– Так ты…
– Нет! Нет!!! Я ничего ему не говорила, ни слова! Он улетел за границу, а даже если бы нет, я бы все равно… но ты мне теперь не поверишь.
Она готова была расплакаться.
Хансард пытался решить, верит ли ей, решил, что верит, и сказал это.
– Однако лучше бы ты от меня ничего не скрывала.
– Мне так стыдно, – ответила Эллен, и Хансард счел, что должен верить и в это. – Я… мне было весело… Шпионить, притворяться не собой. – Она тяжело сглотнула. – Когда Хью упомянул моего отца, я сразу подумала, что ты догадаешься. Он меня спалил, понимаешь? Оттого я и разозлилась. Прости меня. Хью на самом деле джентльмен. Да, у него развязные манеры, он и в колледже таким был, но он никогда…
– Никогда?
– Ладно, почти никогда, – сказала Эллен. – Николас, тебе есть где переночевать сегодня в Лондоне? В смысле, где ты уже договорился?
– Нет.
– Да, – сказала Эллен.
К тому времени, когда они доехали до Лондона, совсем стемнело и дождь лил как из ведра. Пробежав полквартала до квартиры Максвелл, они вымокли насквозь. Закрыв дверь, Эллен сразу повесила плащ и стянула платье. «И ты твори такожде»[91], – сказала она. Хансард пожал плечами и тоже разделся.
Максвелл сделала горячее молоко с мускатным орехом и виски. Напиток оказался чудодейственным. Они сидели в пижамах и потягивали его из кружки.
– Время подводить итоги, – сказала Эллен. – Что ты теперь думаешь о Скинской рукописи?
– Думаю, она изображает некоторое событие. Реальное убийство, совершенное кем-то, кого Марло знал. Допустим…
Толстяк сидел в углу чипсайдской харчевни на своем всегдашнем месте, едва различимый в дымном воздухе. Марло подумал, что тот похож на дерьмо не особо опрятной дворняги, о чем ему и сказал.
– И вам здравствовать, мастер драматург, – любезно ответил толстяк.
– Я хочу знать о человеке по имени Дувр, – сказал Марло. – Адам Дувр. Он сказал, что отсюда. Джентльмен маленького роста.
– Вы больше не входите в нашу труппу, мастер. Кое-что должно остаться для мира тайной.
– Смерть – не тайна. Кровь не смывается. Кровь и дерьмо.
– Вот что, мастер Марло, вы не на сцене…
– Нет, не вижу, – сказал Хансард.
– Продолжай. У тебя отлично получается.
– Нет. Персонажи исключительно из моей головы. – Бесполезно делать шпиона толстым и неопрятным вместо подтянутого и безукоризненно аккуратного – он все равно остается Рафаэлем, холодным, надменным, спокойным, что ему ни говори. – Я просто злюсь.
– А ты не можешь разозлиться? Выпустить это наружу.
– Могу, конечно, – сказал Хансард и добавил мягче: – Но не буду, пока в силах держать себя в руках.
– Благородно, – сказала она. – И бесполезно.
– Разум не бесполезен.
– Да, профессор… Твой друг, о котором ты постоянно твердишь, – это он научил тебя не злиться?
– Он лишь однажды разозлился на меня. В смысле, мы часто спорили на смерть, но по-настоящему он разозлился только однажды.
– Расскажи.
– Был очень поздний час. Мы поспорили еще раньше… сейчас не помню, о чем. Кажется, о Германии. О современной Германии и Тридцатилетней войне. У Аллана это была
