Он оглядел кабинет, в чем-то похожий на его собственный. – Это чужой дом, вот и все. Частная собственность. – Не было времени объяснять ей свой страх, свое нежелание. – Тут есть ксерокс?

– Есть, но на нем стоит счетчик копий. И хотя профессор ничего не заметит, Марджи увидит в первую же секунду. Лучше просто забрать папку и надеяться, что никто не хватится ее в ближайшие дни. Хотите оставить формуляр?

– Нет.

– Ладно, Николас, извините. – Она убрала остальные папки в ящик, задвинула его.

Хансард положил ладони на ее руки, сжал их крепче, чем собирался.

– Вы слишком много знаете, – сказал он.

Она по-настоящему испугалась, зрачки расширились.

– Я… я… Николас, вы же не… вы же не связаны с безопасностью?

Он тут же выпустил ее руки и отступил на шаг.

– Нет. Но вы слишком много знаете про этот дом. Вы не могли узнать все это от подруги. Ключ в саду, сигнализация, счетчик копий… – Хансард умолк, вдохнул, постарался говорить не так обличающе. – Вы «Лилли»?

Она кивнула.

– Зачем это все?

– Я боялась, что вы знаете сэра Эдварда, – сказала Эллен. – Что вы… упомянете меня в разговоре с ним и он узнает, что я помогаю вам со Скинскими документами. Мне не хотелось терять работу. Так что я стала не собой. Видите лилии под окнами? Отсюда имя.

– Но вы мне помогаете.

– Я рада, что вы заметили.

– Можно спросить почему?

– Потому что я считаю, Четвинд и его друзья совершенно идиотски уперлись насчет Скинской рукописи, вот почему! – пылко ответила она. – Мне не нравится, что из этого устроили какую-то государственную тайну. Так что, увидев вас в читальном зале, я… Вам никогда не хотелось быть секретным агентом, Николас?

Она была готова расплакаться.

– Все в порядке, – сказал Хансард. Лучше бы она не приплетала сюда секретных агентов, но все равно он ее понял. – Мне следовало бы извиниться. Или по крайней мере поблагодарить вас.

Она утерла слезы.

– Думаю, пока мы квиты. По-прежнему сообщники в преступлении?

– По-прежнему.

Они проверили, не оставили ли где-нибудь следов, аккуратно закрыли стеклянную дверь, и Эллен спрятала ключ на прежнее место. У Хансарда было чувство, будто на них смотрят. Он всерьез ожидал увидеть рядом с машиной полицейского. Однако там никого не было, и за их отъездом наблюдали только вороны.

Когда выехали на шоссе, Хансард немного успокоился.

– Теперь обратно в Кембридж? – спросил он. – Или в Лондон?

– Туда. – Она указала на запад. – На шоссе А-один, дальше на север.

– А что на севере?

– Дом, – ответила Эллен. – В гостях хорошо, а дома лучше.

К четырем пополудни шоссе А1 вывело их в Чевиотские холмы на побережье Северного моря. Пасущихся коров слева от дороги стало меньше, справа над морем угадывался грозовой фронт.

На мысу высилось серое бетонное здание, утыканное вращающимися антеннами. Хансард указал на него. Эллен сказала:

– Линдисфарнская станция. Секретная. Лучше не знать, что там.

– Ага.

Через несколько минут, сразу после указателя, что до шотландской границы осталось двадцать миль, они свернули на боковую дорогу и остановились в крохотном городочке перед беленым домиком с вывеской мини-гостиницы.

– Это здесь?

– Да, – ответила Эллен с неожиданной теплотой в голосе. – Здесь. Идемте.

Она вылезла из машины, подошла к двери и постучала по ней большим дверным молотком.

Из дома показалась женщина примерно одного роста с Эллен, с проседью в темных курчавых волосах. Она была самую чуточку полноватая, не толстая, и улыбалась той особой улыбкой, которая придает невзрачным женщинам красоту, а красивым – лучезарность.

Эллен обняла ее, повернулась к Хансарду и сказала:

– Николас, это Фелисия Максвелл, мать Питера.

– Здравствуйте. – Он неловко протянул руку.

Миссис Максвелл пожала ее без тени смущения.

– Рада с вами познакомиться, Николас, – сказала она с нортумбрийским акцентом, заставившим Хансарда вспомнить о Гарри Готспере… «о пушках, ранах, рвах – помилуй Бог!»[86]. – Зовите меня Фел. А теперь заходите, вы оба. Гостей сегодня нет, так что мне придется поставить чайник, но я испекла печенье.

– Печенье, – растерянно повторил Хансард.

Тут Эллен взяла его за руку и потащила в дом, в запах корицы.

Чай был черный, крепкий, овсяное печенье – умопомрачительное.

– Все дело в односолодовом виски, – призналась Фел. – Дама, у которой я взяла рецепт, сказала: «Я наливаю купажированный, это ведь всего лишь печенье». Можете вообразить?

После чая Фелисия ушла по какому-то неопределенному делу.

– В это время года я никого особенно не жду, но если позвонят, объясни им, как проехать, Эллен. Я вернусь и приготовлю ужин, так что, если вдруг проголодаетесь, в холодильнике есть вареная говядина… Ой, мне пора бежать. Постараюсь не задерживаться.

– Отчего у меня такое чувство, – сказал Хансард, когда дверь за Фелисией закрылась, – будто ваша свекровь всячески старается оставить нас наедине?

– Может быть, вы просто чувствительнее большинства.

Он фыркнул.

– Чувствительнее к чему?.. Извините. Однако сейчас у меня одно чувство – нависшего… не знаю… Рока. Проклятия. – Он встал и поворошил огонь в камине. – И дьяволы придут, и обречен проклятью Фауст.

Черт! Опять он думает об Аллане и смерти. Все наводит его на мысли об Аллане и смерти.

– А точно ли Фауст обречен проклятью? – внезапно спросил Хансард.

– Вы хотите сказать, до того как…

– Да.

Эллен нахмурилась.

– Внешне все просто. Добрый ангел говорит, что он может покаяться, а злой – что не может, однако добрый ангел не может лгать.

– Пока все правильно, – сказал Хансард.

– Пока? Ладно, профессор Хансард. Вы спрашиваете, мог ли Фауст, после того как пренебрег всеми предостережениями касательно своей души, все же найти в себе силы для перемены.

– Дефект воли, я бы сказал. – Хансард откинулся на стуле и принялся грызть печенье. – Вам знакома доктрина непрерывного подтверждения?

– Непрерывного подтверждения? Это явно что-то очень сложное и наверняка папистское.

Хансард рассмеялся.

– Это не имеет никакого отношения к раю, дорогая моя. Доктрина гласит, что самолет, вылетевший сбросить атомную бомбу, должен поддерживать непрерывную связь со штабом, а штаб – высылать коды подтверждения, пока бомба не будет сброшена. Теоретически эту дрянь можно обезвредить даже после того, как ее сбросили.

– Утешительная мысль.

– Ведь правда же? Но только в современном военном деле есть такая штука, электронные контрмеры, которые специально рассчитаны на глушение каналов связи. Поэтому есть контрконтрмеры, и контрконтрконтрмеры, и так далее по зеркальному коридору. Если атомная бомба взорвалась, все становится в пятьдесят раз хуже из-за электромагнитных импульсов и радиации. Итак, если я это знаю, можно угадать, как поступят генералы, да?

– Разумное допущение.

– Итак, скажите: если известно, что все будут стараться заглушить сигналы, что перебои, хотя бы