нагнулся и вытащил желтый брелок с ключом. Он отряхнул с ключа землю, отпер дверь и сощурился в полумрак.

Оуэн Лихт был рослый, плечистый, с густой рыжеватой бородой. В вылинявшей синей парке и с черной фуражкой на голове он походил на шкипера, вернее, на викторианскую гравюру шкипера. Лихт ненавидел бороду, она чесалась и требовала постоянного ухода, однако клиенты ждали от него этой бороды, как ждали, что он будет в бушлате и фуражке.

И не только туристы в анораках, отправляющиеся на Оркнейские острова в надежде лицезреть матушку сэра Гавейна. Наемники, сами в погонах, с огромными пистолетами и нашивками боев, в которых не участвовали, воротилы-контрабандисты в дорогих костюмах и черных очках, все рассчитывали, что их капитан будет одет сообразно своей роли.

Ракеты нашлись легко. Лихт открыл один пенопластовый футляр, оглядел содержимое. Он как-то ставил на свою яхту ракеты по требованию сумасшедшего ближневосточного золототорговца. Лихт согласился до того, как их увидел: трубчатые бомбы, самопальное подражание немецкой конструкции времен Второй мировой. Золототорговец весь рейс просидел на палубе с включателем в руке, надеясь обстрелять катер береговой охраны. Хорошо, что они ни одного не встретили; Лихт перерезал провода зажигания за полчаса до выхода в море.

Однако это было нечто совершенно другое, аккуратное и впечатляюще компактное. Так этот гробик может уничтожить корабль? Чертовски неромантично.

Лихт почуял запах чего-то кроме металла и смазки, вроде как тухлого мяса. Он положил ракету и прошел в дальний конец ангара. Увидел разрубленную дверь, кучу негашеной извести на полу, что-то темное, длинное под кучей. Вернулся к ракетам.

Лихт никогда не был романтиком. Уж так повелось в семье.

Отец Оуэна Лихта продавал пресную воду и провиант немецким подводникам. Дед возил оружие в Ирландию. Оуэн расширил семейное дело.

Дедушка Лихт сочинил семейную традицию: увлекательную ложь про династию контрабандистов, возивших самые разные запрещенные товары и самых разных беженцев: французских аристократов, шотландских ковенантеров, моряков Непобедимой армады, норманнов, римлян. По легенде, Лихты отправлялись на войну только ради денег; именно военные деньги, выплаченные наличными под покровом страха, составили капитал Лихтов. Дед говорил, войны будут всегда и Лихты всегда получат свою долю.

Через несколько недель после смерти отца Оуэн нашел старую бумагу в рамке, незаполненную накладную на груз судна «Королева Моргауза Оркнейская». На ее обороте было написано:

Дюнкерк – Дувр, 1940[90]

Капитану Шону Лихту

Спасибо, что подбросили. Скоро вернемся и стребуем с герра Гитлера деньги, чтобы оплатить проезд.

Ниже расписались тридцать человек. Оуэн заглянул в журналы. Рейс был отмечен, а значит, не выдуман. Шон Лихт мог изготовить фальшивый сувенир, чтобы показывать туристам, но не стал бы подделывать запись в судовом журнале. Есть ложь, и есть ложь.

Мир Оуэна перевернулся. Выходит, отец все-таки был героем. Цинизм Лихтов оказался такой же выдумкой, как их семейная история. Затем Оуэн начал узнавать про ядерную войну, великий свет и великую тьму и понял, что ему не осталось даже части в великой афере. Для него не будет опасных рейсов и тайных грузов. Только ядовитый пепел в пустом море.

У Оуэна не было ни жены, ни детей. Матросов – лишь столько, сколько нужно. Двадцать лет он плыл наугад, пока американец не показал ему путеводный свет. Тогда Оуэн понял наконец, что Лихты сами творят свои легенды. Дед утверждал, что принадлежит к династии контрабандистов. Отец выдавал себя за циника. Оуэн рассеет пепел над морем.

Он погрузил ракеты в «Лендровер», накрыл брезентом, защелкнул задний борт кузова, подошел к дверце. Глянул на небо. В воздухе чувствовалось приближение дождя.

Лихт сел в «Лендровер» и поехал на север.

Скин-хауз оказался больше, чем Хансард ожидал, раза в четыре-пять больше усадьбы сэра Эдварда Четвинда. Две стороны дома были в лесах, рабочие восстанавливали фахверковые стены. Печные трубы были подперты стальными укосинами.

Дверь открыл стройный молодой человек в зеленом шелковом костюме итальянского покроя и теннисных туфлях. У него были светлые кудрявые волосы и круглые очки без оправы.

Хансард протянул удостоверение Белой группы.

– Меня зовут Николас Хансард. Я историк…

– Эллен?! – проговорил молодой человек, глядя мимо Хансарда.

– Привет, Хью, – тихо сказала Максвелл.

Хансард посторонился, пропуская молодого человека в зеленом костюме.

– Я… хм…

Максвелл сказала:

– Николас, это Хью Кин, двадцатый баронет Скин.

– Двадцать второй, но кто считает? – Кин протянул руку.

Когда Хансард ее пожимал, Эллен сказала:

– Хью, Николас хотел бы посмотреть дом. Можно?

– Конечно, можно. Заходите, заходите, вы оба. Господи, Эллен, ты не была здесь с тех пор, как умер отец, двадцать первый баронет. И, если позволите, мистер…

– Хансард. Николас Хансард.

– Мистер Хансард Николас Хансард, я рад приветствовать в моем смиренном жилище такого охрененного везунчика. Эллен, милая, обними убитого горем неудачника, а?

– Да ладно тебе, Хью, – сказала Эллен и обняла его.

Хансард смотрел, слегка удивленный, но (он предполагал) не ошеломленный. А может, он был ошеломлен, но не удивлен. В любом случае, объятие длилось долго, затем баронет Скин сказал: «Прошу за мной, дамы и господа, в музее просьба соблюдать осторожность», и они вошли.

Кин показал им комнатку священника, где лежали документы, пока рабочий не извлек их на свет впервые за четыре столетия.

– Мы надеялись, там будет скелет или что-нибудь в таком роде, – сказал баронет. – Хоть какой-то колорит, солидная история с привидением на худой конец. Но хренушки.

Хансард пытался вообразить человека, который спрятал документы и замуровал вход, но образа не возникало. Был только затянутый паутиной пыльный чулан.

Кин сказал:

– Я на самом деле насчет бумажных дел не очень, это по твоей части, Эллен. И по вашей, Николас, как я понимаю? Но вот это мне понравилось: «На столе у входа стоял стеклянный ящик, с виду совершенно новый. Внутри, на чистом красном бархате, лежал потемневший металлический предмет… металлическая трубка с чем-то вроде рычажка на одном конце. Вдоль него тянулись два кожаных ремешка, практически рассыпавшиеся от времени».

– Колесцовый кремневый пистолет? – предположил Хансард.

– Он самый, – ответил Кин. – Но, заметьте, без рукояти. Ремешки, вероятно, крепили его к чему-то, возможно, к древку…

– К руке, – сказал Хансард, размышляя вслух. – Один на запястье, один на локте, замок в сгибе локтя, курок…

– И дуло жутко короткое, – продолжал Кин. – При тогдашнем порохе скорость вылета пули была мизерная. Стрелять имело смысл не дальше, чем с нескольких шагов.

– Верно, – сказал Хансард. – Абсолютно верно.

– Э?

– Я просто думаю вслух, – ответил Хансард. – Что дальше?

Парадный зал имел футов шестьдесят в длину и двадцать пять в высоту. Поверху тянулась обшитая деревом галерея с