Она подкашивалась на небольших каблуках неброских домашних туфель, она бежала к алому пятну за окном, пятно это то шелестело, то застывало на месте, он побежал за ней, он бежал и думал, как нехорошо будет смотреться эта грязь на чистом полу, как некстати вчера прошёл дождь, он подумал, что надо бы помыть потом туфли, как и весь пол. Он бежал по зелёному саду и никак не мог догнать её, казалось, между ними была бесконечность, она всё уходила от него, отдалялась, а он лишь топтался на месте. Но вот расстояние между ними начало сокращаться, его будто притягивало к ней, и эта тропинка перед ним стала короче. Она оглядывалась, но приближалась к нему, или он приближался к ней… И вот он схватил её. Мягкий халат, шёлковая сорочка, она как рыба выскальзывала у него из рук. Её волосы лезли ему в глаза, он ослабил хватку, она чуть не вырвалась, тогда он схватил её за волосы и выдрал их. Джейкоб вышел из дома совершенно спокойным, после того, как помыл её туфли, после того, как усадил за стол. Ему нужно было лететь в Сиэтл, ему нужно успеть на самолёт. Мост Вашингтона был необычно свободным, только он и ещё пара машин, как может быть так мало машин… Сознание иногда вмешивалось в его сны, как бы спасая, вытаскивая Джейкоба, но он глушил всё сознательное, он проживал этот день снова и снова, пока не просыпался от головной боли, от тягучей головной боли в висках.

Он не знал, чем насолила тому господину эта красивая женщина. Кем была эта женщина, он тоже не знал. Но всё было сделано. Джейкоб вдыхал пыльный запах эстакады, слегка приоткрыв окно, на том берегу шумел город, или это вода билась о приземистую опору моста. Ещё немного, и на всё это он посмотрит свысока, из окна самолёта.

В аэропорту Джейкоб был в 11.30, в двенадцать часов он уже сидел в самолёте, наблюдая за оранжевыми жилетками, отгонявшими трап. Вентилятор закрутился в турбине, где-то там разгорается пламя, вращая огромные лопасти. Самолёт разгонялся по полосе, оставляя за собой и жилетки с трапами, и автобусы с вновь прибывшими, и сам аэропорт. Вот он поднял свой нос, сложил шасси и отдался, горящий, воздуху. Топливо внутри полыхает, мало кто знает, как сильно оно горит. Джейкоб откинулся на спинку кресла, в его наушниках звучал Rolling Stones, в голове менялись картинки. Вот они с матерью спускают кровь из убитых свиней, вот он в первый раз убивает преступника, что-то оборвалось тогда внутри, первое убийство у полицейского, каждый его помнит, это как первая смерть на столе хирурга, или первый секс, нет никакого удовольствия, есть только страх и непонимание, как такое произошло. После было легче, после было много убийств. Джейкоб не вёл счёт, он не был маньяком, он не зацикливался на процессе, не особо ему был приятен процесс.

Самолёт трясло в воздухе, сильная турбулентность, его тоже трясло и женщину возле. Она как-то странно плакала без слёз, это было похоже на истерику. «Можно взять вас за руку?» – спросила она. «Можно», – ответил Джейкоб. Он сидел в самолёте и держал за руку незнакомую женщину. «Всё в порядке, – сказал он. – Они знают, что делают». Она не утешалась, Джейкоб больше не утешал. Уже должен был прийти доставщик еды и обнаружить Саманту Стюарт, уже вызвали наряд полиции, они обыщут дом, они решат, что убийца – обычный знакомый, они будут искать среди своих, ничего не выдаст обратного. Джейкоб никогда не оставлял следов, это было недостойно профессионала, он был лучшим из всех. Женщина в кресле перестала трястись, как и все в самолёте, как и сам самолёт. «Уважаемые пассажиры, мы прошли зону турбулентности». Пассажиры захлопали. Джейкоб нет. Женщина посмотрела на него подозрительно.

Джейкобу трудно было радоваться, это совсем не про него. Если бы они умерли, предположим, самолёт вошёл в крен, а потом упал в реку, то ничего бы по сути не изменилось, ничего по сути не изменилось бы, если бы умерла половина нью-йоркцев или французов, даже массовые смерти не играли особой роли. Всё бы по-прежнему шло как идёт. В новостях бы сказали, что пилот до последнего пытался спасти самолёт, что осталось найти чёрный ящик, что откроют мемориал, ящик бы нашли, мемориал не открыли, а пилоты? На смену им пришли бы другие, смерть не значит ничего. Джейкоб знал, что на ней обрывается жизнь, что нет никаких больше жизней, ни прошлых, ни будущих, ни запасных. И если в этой единственной ты на дне, нужно как-то выкарабкиваться… Самолёт опять тряхнуло, но уже не в воздухе. «Добро пожаловать в Сиэтл, господа». Все опять захлопали, женщина справа опять покосилась на Джейкоба. Он будто был виноват в том, что не был так счастлив. «Я рад, что вы сели», – сказал он. Она нахмурилась. Ну и чёрт с этой бабой.

Он вышел из самолёта, солнечный свет ударил в лицо. Джейкоб подумал, что летели они шесть часов, а сейчас он посмотрел на часы… Они стояли, он постучал по стеклу…

Дневной свет ослепил его, он открыл глаза и понял, что вчера не закрыл шторы. Он привык жить без штор, он привык к отсутствию света. В номере пахло какими-то духами, это стеклянная ваза отдавала запах засушенных лепестков, точно так пахла женщина в его сне, эта самая Саманта Стюарт, она также пахла цветами, или это он смешал все сны в один сумасшедший бред.

Он не досмотрел до конца. Каждый раз, когда прерывался сон, он возвращался к нему, он закрывал глаза и видел всё сначала, пока не доходил до конца, до того дня, когда на пороге одной из временных квартир ему не сказали – вы обвиняетесь в убийстве.

Он тогда уже всё сделал, был абсолютно свободен, неделю пожил в Сиэтле, именно там его и застали врасплох. Его отвезли в участок, ему сказали, что его ждёт ФБР, он обвиняется в убийстве Саманты Стюарт. Его нашли по отпечаткам пальцев, он вымыл всё, кроме проклятой заколки, он забыл, как выбросил её в саду, он совершенно не помнил этого. Его отпечатки были в базе, они узнали в нём полицейского. А дальше был суд.

– Вы знаете, в чём вы обвиняетесь, Джейкоб?

Он ничего не отрицал, всё было слишком очевидно. На суде он не взял слова, за него говорил адвокат, не его личный. Адвоката выделил суд. Он пытался доказать, что исполнение убийства по заказу не равноценно обычному убийству, что большая часть вины лежит на заказчике, и надо бы судить его. Его тоже судили, но Джейкоба это не волновало, единственное, кого он обвинял, это самого себя. Если ты делаешь работу, то делай её хорошо. Его отец держал свиней, у него было лучшее мясо, его закупали все магазины, из них делали отличный бекон, потому что отец знал своё дело.

Эти учёные говорили, что стоят на этапе важного открытия, но почему бы не использовать кого-то из своих, это куда надёжнее. Джейкоб сначала не мог понять, а после просёк – они не уверены в исходе. Испытуемый может умереть, эксперименты не должны быть известны общественности, а любой умерший физик или доктор вызовет бурю возмущения и судебных исков. Смерть же Джейкоба не заметит никто. Это будет несчастный случай в тюрьме. Скажут, что он повесился на шнурках, они найдут что сказать.

Каждый день он хотел вернуться туда, каждый день он искал в этой траве проклятую заколку Саманты Стюарт. Каждый день он возвращался к ней в дом, обещая себе не притрагиваться к волосам, каждый раз во сне он сдирал эту заколку и забывал о ней. Ничего не менялось, всё было как прежде.