достаточно для «закрепления» успеха «освобождения», которое проходило от одной меры («нормы») насыщаемости к следующей и т. д., — пока оно не достигло этапной «величины», сопоставимой с нынешней или уже близкой к ней.

Можно, видимо, говорить даже о том, что в отдельные исторические периоды такие процессы бывали, что называется, повальными, касавшимися всех, и часто они искусственно возводились в разряд повальных под влиянием силовых традиций.

Именно так, в частности, мог возникнуть обычай обрезания, который получил широчайшее распространение в коленах древнего народа Израиля и в сопряжённых с ним племенах.

Обрезание, как то подтверждают нынешние мусульмане и евреи, обеспечивает, кроме повышенной гигиеничности (что было очень важно для условий кочевого образа жизни, часто — в пустынных, безводных местах), бо́льшую продолжительность акта совокупления, а также — дополнительные «нюансы» в самом акте.

Эта «норма» признавалась настолько значительной, что никакие меры по её запрету в рамках борьбы с очевидными половыми извращениями уже ни к чему привести не могли.

Сегодня институт семьи, прежде всего в составе двух супругов (мужчины и женщины), обветшал преимущественно из-за того, что в его рамках стало невозможным полноценное репродуктирование; — оно размыто под воздействием тотального «освобождения».

Поражающее действие отрицательного итога достаточно ощутимо здесь в виде бурного распространения инфекционных заболеваний и в мутациях (рождение уродов), в основе чего находится извращённое, а также — нарушения экосистем, которые в свою очередь исходят от «освобождения» в других сферах современной жизни человеческого сообщества или отдельных стран.

Даже образование семей на основе брачных контрактов уже не в состоянии исправить ситуацию, так как в целом семейным правом урегулируются только чисто имущественные, вещные, «материальные» отношения. — От репродуктирования в его природном значении всё это далеко в стороне.

Надо полагать, напрасны были бы также упования на то, что освобождённые ото всего (почти в рамках изначальной свободности, в данном случае взятой, конечно, «от» абсолютного) и, стало быть, уже основательно «размытые» и роняющие перспективу отношения между полами имеют якобы нескончаемый «резерв» устойчивого равновесия (баланса) на фоне смешения миллиардных людских масс (свобода перемещения).

Медицинская наука и практика в этих условиях не в состоянии угнаться за новыми напастями — последствиями «освобождения», — как бы ни были велики на данном участке масштабы финансирования или развития оздоровительной и профилактической работы. Поэтому несомненно то, что резкое генное ускудение человечества, как производное от свободности, уже, может быть, надо считать фактом сегодняшнего дня, и, если это действительно так, то и ещё большее ухудшение ситуации — не за дальними горами…

И ещё к вопросу об отторжении и отчуждаемости как «средствах» неостановимой, методичной устремлённости к новым разливам свободы и существенно её портящих и перерождающих.

Движение к изначально естественному, в ту сторону, где в лучшем случае имели место лишь инстинкты или начатки обычаев, следовало бы рассматривать в его полнейшей реакционности. Ведь речь при этом идёт об устранении громадного материализованного опыта, в том числе в формах поведения и принятия решений. Повторимся: выбор тут устремляется «через голову» «нажитого» веками или в обход его. Но — всегда он стремительно скор (особенно в этом месте!) и содержит апелляции к естественному, как некоей благости, принимать которую нужно будто бы за неоспоримую данность.

Отсюда особая нетерпеливая притязательность и агрессивность в актах «освобождения», если оно протекает в обществах и тем более, если оно — правовое: ему нужно представляться важным, «осмысленным» и как бы даже «красивым» уже на этапе движения к естественному — как таковому, безотносительно к содержанию последнего.

В обычных условиях гражданского социума это не может не выражаться обилием демагогии, словоблудия и сопутствующей им сословной мимикрии. — Того, чем постоянно довольствуется любой в статусе новейшего прагматика.

При наличии отчуждаемости становится очень важным и аспект недоверия в людской среде.

Где, на какой «площадке доверия» люди могли бы чувствовать себя более-менее уверенными в настоящем и в будущем, — умиротворёнными?

Ведь уже ни для кого не является секретом, что такие «вечные» понятия, как честность, порядочность, доброта и т. д. с течением времени всё больше «стираются», нивелируются, сходят на нет и нет им замены, по крайней мере, такого не приходится ожидать в условиях нынешней цивилизации. А что ещё хуже — они сплошь и рядом совмещаются с противоположными и не только в одной личности, а и в коллективах, группах, других образованиях, временных или постоянных.

Люди часто уже никак не могут доверять — друг другу, субъектам деловой активности, отдельным ведомствам, правительствам, партиям, нередко и самим себе. Этого нельзя не заметить по огромности управленческого административного аппарата, в котором как будто хотят видеть удобство и некую эффективность экономических, бытовых и прочих начал, а по сути тут решается вопрос о внутриобщественном, присутствующем во всех и в каждом недоверии уже едва ли не крайнего масштаба, требующем всё новых и новых мер его умягчения и снятия социумных перенапряжений.

Увеличение численности судей, полицейских, офисных работников и проч. — лишь прямое следствие извращённостей в человеке (убийства, кражи, взятки, мошенничество и т. д.), — когда их нельзя предотвратить меньшими усилиями.

В этом отношении в одном ряду среди новейших «средств» и мер против «порчи» человеческого сообщества можно рассматривать и фактор востребованной повышенной опрозраченности нашего бытия — медийную отрасль. Появление СМИ связано и в целом с накатом прогресса (востребованием новых знаний и впечатлений) и вместе с тем — с недостаточным воздействием этики и публичных установлений: их каждому бывает легко обходить, «не выставляясь» и не будучи на виду.

Впрочем, как и всё, что вызвано прогрессом, и СМИ тоже оказались не в состоянии надолго оставаться вне абсурдного и опошления. Мы этого просто не могли не коснуться, указывая на причины проявления всесветской лжи в средствах массовой информации стран так называемого демократического Запада.

Состояние умиротворённости в целом есть, конечно, иллюзия, но оно возможно как желательное конкретное — через устопоривание абсурдного. По части же того, как тут свести концы с концами, тяжело всегда не только пророкам; вдесятеро тяжелее должно быть тем, кто взялся бы за это уже непосредственно…

«Освобождение», как мы убеждаемся, проходит своими этапами, постепенно «разгоняясь» и выходя за рамки необходимого, а часто и — «дозволенного».

В наши дни ему нет преград. И оно пронизывает буквально все грани общественного бытия, до самих его основ, до мелочей.

Нет ему и приемлемой, говоря без обиняков, — «целесообразной» замены, альтернативы. — Если не считать одной и последней возможности — перейти от витания в облаках к решительным осмысленным ограничениям.

Но — поскольку здесь речь должна идти о свёртывании свобод, то, вероятно, вкусившие их окажутся пока на