Сидящая напротив него Симона убирает волосы со лба. Теребит свою пачку сигарет.

Они сидят в кафе у площади Plaza de Toros, в паре кварталов от ее квартиры, почти в шаговой доступности от тюрьмы.

Кафельные стены бара пожелтели, на толстеньком мужчине за стойкой голубая гавайская рубашка. Седые волосы зачесаны на макушку масляными прядями.

Снаружи, на улице Calle del Archiduque Luis Salvador, струится движение, над их головами тарахтит старый кондиционер, которому давно пора на пенсию, но он все еще прилежно делает свое дело. На стенах кафе висят выгоревшие фотографии героев корриды шестидесятых и семидесятых годов, и самого известного испанского матадора Манолете, снимки с арены для боя быков в Пальме, куда на зените популярности потоками стекались туристы. Теперь проводятся всего две корриды в год, в августе, да и то они больше привлекают активистов движения за защиту животных, которые орут и швыряют суррогаты крови в тореадоров, прибывающих на белых машинах.

– Черт подери, Тим, что ты делал вчера, после того, как мы разошлись?

– А на что похоже?

– Напился, как верблюд в пустыне, спал на клумбе?

– Sort of[116].

Она улыбается. Он отвечает улыбкой, думает, что ей идет это платье светло-красного цвета, что она выглядит свежее, чем вчера, несмотря на водку, может, у нее есть хорошие новости о Хассане.

Он допивает пиво одним махом и заказывает кока-колу со льдом, двойной порцией льда.

– Я тут пораскинула мозгами, – говорит Симона, глядя на уличное движение.

Желтый зной, солнце отсвечивает белым на песочный фасад дома напротив, лучи застыли, будто вытравленные в стене щелочью.

– Оррач – один из крупных шишек в Més per Mallorca, – говорит она. – Местный, абориген. Но не похоже, чтобы он был из какой-то богатой семьи. Скорее, карьерист. В политику подался недавно. Когда Народная партия начала терять голоса.

Тим трет глаза костяшками пальцев и чувствует, что от пива и кока-колы вроде становится лучше.

– Он мог бы дать разрешение продолжать стройку, – говорит Симона. – Решил бы, что находка малозначительна. На это у него достаточно власти. Дал бы этому динозавру кануть в Лету. Но он предпочел раскричаться в медиа. Это и странно. Даже левые не предпочли бы динозавра раковому центру.

Тим кивает.

– Да, не сходится.

Симона смотрит на афиши с боями быков и продолжает:

– В высшей инстанции все подчиняется федеральным законам. Но решение Оррача все заморозило надолго. У Канта было крошечное основание обжаловать решение. Он получил бы свой Центр в конце концов, но в принципе этот процесс мог бы занять десятилетия.

– Оррач реально хотел остановить стройку, таков вывод.

– Да, и вряд ли из любви к динозаврам.

Тим делает еще глоток кока-колы.

– Думаешь, Петер Кант пробовал дать ему взятку? – спрашивает Симона. – Чтобы он наплевал на динозавра?

– Ни о чем таком он мне даже не намекал. Он вообще не говорил о стройке. Совсем.

– Одно ясно, – говорит Симона. – Та фирма, которая должна была строить, потеряла много денег, когда стройку остановили.

Тим пытается вспомнить название на вывеске около участка. Вспоминает, что сфотографировал ее. Нажимает. Показывает снимок в телефоне Симоне.

– S. A. Lluc Construcciones, – читает она вслух.

– Можешь посмотреть на них для меня?

– Да, – отвечает она.

– А Рафа Васкес?

– Только короткая заметка в газете Diarion. Авария на стройке, одна среди многих других. Иностранные рабочие часто получают травмы и погибают здесь на стройках. Не обязательно что-то подозревать. Никого это не волнует.

Кроме его жены. И его детей.

– Может, динозавр был фейком? – говорит Тим. – Кость подбросили? Чтобы был повод остановить стройку?

– А Васкес догадался. И превратился в угрозу, – дополняет Симона и проводит кончиком языка по губам.

– Меня уже ничего не удивляет.

– И кому выгодна остановка стройки?

– Оррачу?

– А выше его?

– Кто знает? – говорит Тим. – Ты же знаешь, как это здесь бывает. Наверху может означать внизу. Вспомни Канта. Кто-то же инсценировал его самоубийство. Почему? Те, кто за этим стоят, не могли проделать этого без содействия изнутри Национальной полиции. И тогда это высоко наверху, вплоть до Хуана Педро Салгадо. И бог знает, куда идет дальше.

– Это должно быть связано с убийством Шелли.

– Уверен. Но как?

Симона улыбается ему, с тревогой, но улыбается.

– Смотри, чтобы ты не стал следующим, в кого будет направлен удар.

Она все еще улыбается. Но теперь улыбка становится кривой и усталой.

Он рассказывает о звонке Соледад, разговоре, сборище, и что это была мамасан Эли, которая послала туда Соледад.

– И ты думаешь, что все это как-то взаимосвязано?

– На самом деле у меня нет никаких оснований так думать.

– Но ты это чувствуешь?

– Не знаю, Симона. Я просто надеюсь. Ты знаешь, что я все еще надеюсь.

– Вера и надежда – это для дураков, Тим. А ты не дурак.

– Не все с тобой согласились бы, – говорит он. – Что у Хассана?

– Это он первым напал с ножом. У них все записали камеры наблюдения.

– И как он себя чувствует?

– Так, как он этого заслуживает. – Она резко двумя пальцами ударяет по пачке сигарет. – Состояние мужчины, которого он атаковал, ухудшилось.

Симона встает. Приглаживает платье, которое ей так идет.

– Мне нужно вернуться в офис Хайдеггера, – говорит она. – Продемонстрировать Вильсону, что я мыслю масштабно.

– Не передавай ему от меня приветов, – говорит Тим, и она исчезает.

Тим опять звонит в офис городского строительства. Другой телефонист отвечает.

– Сеньор Оррач ушел до конца дня.

А день-то едва начался.

– Хотите оставить сообщение?

– Нет, спасибо. Я позвоню завтра.

Старый мужчина с блестящей и покрытой старческими пигментными пятнами лысиной вошел в бар, сел под одной из афиш.

Он кашляет, достает носовой платок. Что-то в него сплевывает.

– Все о’кей, Иван? – кричит ему бармен.

Иван фыркает так, будто бычий рог пронзил ему легкое и кровь потечет из его рта в любую секунду.

Супруги Сведин еще не вернулись на остров.