Дочери – и родная, и воспитанница – тоже надежды в полной мере не оправдали. Выросший рядом с дядюшкой Полем, мечтавшем о большой дружной семье, Николай Владимирович в какой-то момент проникся этими мечтами и стал ждать, что девочки вырастут, выйдут замуж и одарят его многочисленными внуками. Однако пока ничего не происходило, хотя Сандре уже двадцать шесть, а Кате двадцать девять. У Кати не то что женихов – даже просто поклонников нет, и характер у нее ужасный, никакой мужчина ее не вынесет. Сандра же постоянно привлекает внимание молодых людей, но замуж выходить и вовсе не собирается, сперва жила с этим купцом Ерамасовым, теперь вот с Юлианом Казариным крутит. Разве можно было в дореформенные годы подумать даже, чтобы девушка из старинной дворянской семьи, пусть хоть и не кровная родня, а всего лишь воспитанница, до замужества имела любовников и не стремилась под венец? Немыслимо! В ту пору, да и позже, вступать в брак принято было как можно раньше, девицы в семнадцать-восемнадцать лет уже имели женихов, а то и рожали первенцев, молодые люди в двадцать два года стояли перед алтарем, и никто не считал, что им слишком рано обзаводиться семьей. Времена изменились, настала такая свобода нравов, что порядочным людям внуков, кажется, никогда не дождаться. Теперь ничего не разберешь: где добро, где зло, что честно, а что бесчестно, что прилично, а что неприлично…

Да, в профессии он, Николай Раевский, новых вершин уже не покорит, поздно, годы не те, чтобы заново учиться. Но, возможно, хотя бы личную жизнь можно как-то переустроить и обновить? Надо, непременно надо в ближайшее же время подумать о женитьбе…

Продолжая неспешную беседу с петербургским адвокатом, Раевский заметил, что Сандра поднялась со своего места рядом с супругами Зак и пересела на стул рядом с Николаем Платоновичем.

– Господин Карабчевский, вы не уделите мне немного внимания?

Тот обернулся к девушке и сделал приглашающий жест.

– Готов служить, тем более столь очаровательной барышне. Чем могу?

– Я хотела, если вы позволите, поговорить о вашей речи в защиту Ольги Палем.

– Разумеется, милая Александра Николаевна, разумеется, – кивнул Карабчевский.

Николай Владимирович занервничал. Он хорошо понимал, чем вызван вопрос Сандры, ведь девушка и с ним пыталась много раз разговаривать об этом деле. Давным-давно, когда маленькая Сашенька вдруг обратила внимание на то, что все вокруг – Раевские, а она носит фамилию «Рыбакова», Николай Владимирович объяснил девочке, что она не родная дочь ему, а воспитанница, взятая из приюта. Разумеется, сомнения терзали его, и первым делом Николай обратился за советом к дядюшке Полю, который ответил:

– Не плоди излишнюю ложь. Вот золотое правило, которому имеет смысл следовать. Ты не стал удочерять Сашеньку, не дал ей свою фамилию, потому что не хотел сложностей, связанных с наследственными делами. Более того, ты не желал, и ты сам об этом говорил, чтобы впоследствии кто-нибудь мог подумать, будто в безродной девице неясного происхождения течет кровь князей Гнедичей. Но ты растишь ее так же, как Катеньку, не делая между девочками никаких различий. Она носит отчество по твоему имени, она растет в твоем доме, рядом с твоей дочерью, она никогда и ни в чем не чувствует себя не родной. Игнатий заронил в тебя чувство вины перед ее матерью, но еще более он заставил тебя чувствовать себя низким, несовершенным, недостаточно нравственным. Ты, может быть, станешь утверждать, что пытался искупить свою вину, но будь честен с самим собой, Николай: ты делал это не ради своей бывшей любовницы и не ради ее несчастного брошенного ребенка, ты делал это ради себя самого, ты хотел выглядеть в глазах брата, а следовательно, и в своих собственных глазах лучше, чем ты был на самом деле. Тебе это удалось?

– Думаю, да.

– Тогда пришла пора платить по счету. Ты получил облегчение, а даром ничего не дается. Понимаю, как трудно тебе будет объяснить девочке правду, но тебе придется через это пройти. Если солжешь сейчас, начнешь бояться, что кто-то другой расскажет.

– Вы считаете, дядя Поль, что нужно рассказать все в точности, как было? Она ведь еще ребенок, разве сможет она должным образом понять…

– Может быть, не все, – согласился тогда Гнедич. – Но то, что ты решишь рассказать ей, должно быть абсолютно правдивым, чтобы девочка никогда впоследствии не имела повода упрекнуть тебя во лжи. И чтобы ты не жил в страхе перед возможным случайным или умышленным разоблачением. Ты наводил справки о ее матери?

– Да. Она скончалась в прошлом году на Сахалине. Господи, ну почему, почему я сразу, еще девять лет назад, когда забирал ребенка из приюта, не подумал о том, что она рано или поздно вырастет и спросит… И вы мне не подсказали… Была бы она теперь Раевской, и никто ничего не узнал бы.

– Ты не прав, Николай, – покачал головой Гнедич. – Носила бы Сашенька твою фамилию, вопросы начала бы задавать Катя. Настал бы момент, когда она поняла бы: мать бросила ее, когда ей едва годик исполнился, а сестра на три года младше, откуда она взялась? Все равно объяснений не избежать, хоть с дочерью, хоть с воспитанницей. Так что повторю еще раз: не плоди излишнюю ложь.

В тот раз Николай Владимирович сказал Сашеньке, что ее мама тяжело болела, понимала, что не сможет вырастить ребенка, и отдала его в приют. Теперь мама умерла. Но прошло еще несколько лет, и повзрослевшая Саша начала задаваться вдруг вопросом: почему из всех приютских детей граф Раевский выбрал именно ее?

– Ты была самой красивой, – попытался выйти из положения Николай Владимирович.

Саша внимательно и насмешливо посмотрела на него.

– Папенька, мне шестнадцать лет, и я уже давно не маленькая дурочка. На прошлой неделе я специально ходила в один из приютов, смотрела на малышей и пыталась встать на место человека, которому хочется кого-то из них взять к себе. Смотрела и думала: а как бы я выбирала? Мне года еще не исполнилось, когда вы меня забрали, вот я и попросила показать мне таких же маленьких сироток. Все больные, все грязные, все одинаковые. Как выбрать? Как? Вот я и спрашиваю: как меня выбрали? Почему именно меня?

Пришлось рассказать правду, избегая излишних неприятных подробностей о симуляции чахотки при помощи бычьей крови или о спектакле с похоронами постороннего ребенка под именем Александры Рыбаковой. Николай Владимирович был готов к тому, что история эта вызовет у Сандры шок или, напротив, истерику с рыданиями, и немало удивился тому, с каким самообладанием и даже, казалось, равнодушным любопытством выслушала девушка его повествование. Будто пересказ любовного романа…

Когда в 1894 году прогремел судебный процесс по делу Ольги Палем, застрелившей своего любовника Довнара, отказывавшегося на ней жениться после нескольких лет сожительства, Сандра с самым живым интересом читала и перечитывала стенографические отчеты о ходе процесса и задавала Раевскому множество вопросов.

– Вы не находите, что судьбы Ольги Палем и моей матери очень похожи? – говорила она. – Ольга тоже лгала о своем происхождении, представлялась татарской княжной, тоже очень хотела замуж, тоже притворялась и обманывала, чтобы добиться своего, и тоже выстрелила в любовника. Так почему же Ольгу оправдали, а мою мать сослали на каторгу? В чем разница? Только в том, что защитник моей матери был не так хорош, как господин Карабчевский, защищавший Ольгу?