Когда все письма были продиктованы и записаны, Сандра собралась уходить. Уже стемнело, и можно было идти без опаски, что кто-то заметит, как выходит барышня, которая сюда вроде бы и не входила.

– Куда ты теперь? Домой? – спросил Казарин.

– Дома пусто, – улыбнулась в ответ Сандра, – все на даче, одна прислуга осталась. Я обещала на дачу только завтра приехать, сегодня меня и не ждут, да и поздно, так что поеду к подруге, у нее переночую.

Она лукаво посмотрела на Казарина, вернее, на его отражение в зеркале, перед которым надевала и прикрепляла шпильками шляпку.

– Ты меня проводишь, надеюсь?

– Разумеется, друг мой. Более того, у меня есть к тебе встречное предложение…

– Я его принимаю, – быстро ответила девушка. – Ты уже решил, где? К тебе я не поеду, ты же знаешь.

– Тогда как обычно, в «Звезду», если ты не против. Иди к скверу у церкви, жди меня там, я твой саквояж принесу. Там и извозчика возьмем.

Для всех домашних Сандра, активная участница различных литературно-художественных кружков, ездила в Сызрань для того, чтобы присутствовать на мастер-классе по сценическому мастерству, провести который уговорили одну известную актрису, некоторое время назад ушедшую с подмостков, осевшую у родственников в Поволжье и дававшую частные уроки декламации. Из дома Сандра уехала с небольшим красивым саквояжем, в который сложила все необходимое молодой девушке для такой короткой поездки. Саквояж, как и платье, оставался в доме Зины и ждал возвращения хозяйки.

Завязавшийся в 1892 году роман с Алексеем Ерамасовым длился почти три года, после чего Сандра остыла, но сохранила с молодым купцом отношения дружеские и доверительные. Через Ерамасова она вошла в круг революционно настроенной молодежи, сперва пыталась вникнуть в суть их идей и воззрений, а потом внезапно оказалось, что хотя сами эти воззрения были ей не во всем понятны, но, служа им, можно было испытывать настоящий восторг, соединяя две главные составляющие характера Сандры Рыбаковой: страсть к актерскому перевоплощению и безудержное стремление к риску, опасности, ощущению края перед бездной. Иногда, в минуты ссор или, напротив, безмятежного веселья, когда можно шутить на любые темы без опасений, что тебя неправильно поймут, Юлиан Казарин говорил ей:

– Это счастье, что первыми тебя взяли в оборот наши, а не зубатовцы. Ты же безыдейная мещанка, тебе все равно, какому богу служить, лишь бы актерствовать и веселиться. Ты и в охранку пошла бы сотрудничать, и с таким же успехом использовала бы свое притворство в целях борьбы с революционным движением. Уверен, ты была бы у них лучшим агентом.

Если говорились эти злые слова в пылу конфликта, Сандра гордо поднимала голову и молча уходила. Но случалось это все же чрезвычайно редко, а чаще всего звучали подобные соображения в таких обстоятельствах, при которых девушка, приняв соблазнительную позу, со смехом отвечала:

– Скажи спасибо, что первым, кому я попалась в руки, был Ерамасов, а не ты. Был бы ты первым – и что получилось бы? Женитьба, скука, домоводство и походы в церковь по воскресеньям. А Алексей привел меня к борцам за освобождение народа, а потом и тебя втянул, и вот результат: мы с тобой вместе. И если уж на то пошло, то будь я мужчиной – работала бы не хуже Клеточникова, а может, даже и лучше.

Народоволец Николай Васильевич Клеточников, поступивший, по совету революционеров, на службу в агентурную часть 3-й экспедиции Третьего отделения чиновником для письма, зарекомендовал себя с самой лучшей стороны: был исполнительным и четким в работе, получал поощрения от руководства и очень скоро, после упразднения Третьего отделения, стал продвигаться по карьерной лестнице, что дало ему в руки всю секретную информацию, в частности, и о политических розысках, производившихся во всей империи. Понятно, что сведения, передаваемые Клеточниковым, были бесценны для революционеров. Но, к сожалению, агент проработал недолго, был разоблачен, предан суду по «процессу двадцати», приговорен в числе других подсудимых к смертной казни, затем помилован. В скором времени он умер в зловещем Алексеевском равелине Петропавловской крепости.

Девушке казалось, что она способна на настоящие подвиги и, будь у нее возможность, в одиночку заменила бы сотню агентов. Однако говорить о своих амбициях она могла только с Юлианом, да и то чаще в шутливой форме.

Близкие отношения Сандры и Юлиана Казарина не были секретом ни для кого в семье Раевских, но встречались молодые люди обычно в гостинице, где Казарин снимал номер когда на ночь, а когда и на пару дней. О женитьбе ни он, ни она не заговаривали.

* * *

К вечеру жара немного спала, в воздухе задрожали робкие, неуверенные, но все же несомненно прохладные струйки. Пока ехали на извозчике до гостиницы, негромко разговаривали о всякой безопасной ерунде: Юлиан расспрашивал Сандру о семейных делах, и девушка охотно, в лицах, ловко меняя интонации и тембр голоса, рассказывала о жене Алекса, которую кузен привез из поездки по Европе. Элиза, полунемка-полуполька, была сухопарой и некрасивой, совершенно лишенной какого бы то ни было женского обаяния, но чрезвычайно образованной и очень умной. И характер у нее был мирным и спокойным. Она серьезно занималась математикой, физикой и химией и с большим интересом участвовала во всех изысканиях своего мужа, судебного следователя Александра Раевского, в области прикладной криминалистики. Элиза довольно быстро выучила русский язык и говорила бегло и почти без ошибок, но с очень сильным акцентом, подражание которому неизменно вызывало смех у Сандры. В 1895 году родилась первая дочь, Ольга, и теперь Элиза носила второго ребенка, ни на один день не оставляя своих ученых занятий.

– Только подумай, она скоро родит второго! – весело щебетала Сандра. – Глядя на нее, можно подумать, что она годится только для науки и для ученых разговоров. Ан нет, она и как жена Алексу подошла. Никогда я вас, мужчин, не пойму! На голову становитесь, жертвуете всем, чтобы добиться расположения какой-нибудь красотки, даже стреляетесь из-за любовной неудачи, а женитесь бог знает на ком!

– Игнатий Владимирович тоже на даче живет? – спросил Казарин.

– Нет, у него работы много, он в городе, только на воскресенье приезжает, да и то не каждую неделю. Если есть тяжелый пациент, то дядюшка Игнатий его даже на несколько часов не оставит.

– А жена его?

– С ним, – усмехнулась Сандра. – Ни на шаг от него не отходит. Папенька предлагал ей жить на даче с нами постоянно, но разве она оставит своего обожаемого доктора… А что, кому-то нужна помощь?

– Может понадобиться, – неопределенно ответил Юлиан, делая глазами знак в сторону извозчика.

Игнатий Владимирович, проскорбев по любимой Наденьке около десяти лет, все же сошелся с милой женщиной, сестрой милосердия, работавшей в той же больнице. Правда, женщина была замужем… Но в те годы это уже мало кого могло остановить: к концу столетия незыблемость церковного брака ставилась обществом под сомнение, а любовные связи неразведенных, но расставшихся супругов не вызывали ни малейшего осуждения. Доктор Раевский немедленно съехал из родового гнезда, нанял квартиру и жил там вместе со своей избранницей по имени Татьяна, которая оставила работу в больнице, дабы избежать пересудов и косых взглядов. Однако поскольку Игнатий Владимирович продолжал вести обширную частную практику, принимая пациентов в своем кабинете на дому, то и без больницы у его жены работы хватало, ведь она была не только домохозяйкой, но и медсестрой, и делопроизводителем.