Гость перепугался не на шутку и кинулся поднимать девочку.

– Дитя мое, ты ушиблась?

Ей ни капельки не было больно, но жаждущий ловкого притворства детский ум тут же повелел разыграть спектакль. Сандра схватилась за ногу и умело расплакалась.

– Я мимо шла, – всхлипывала она. – Мадемуазель Лансе ушла к себе, а мне так страшно стало в комнате, Катя уже спит, и я как будто одна в темноте… Я вышла… А тут вы дверью меня… Ох, как больно!

Гость немедля подхватил ее на руки и занес в кабинет, где плачущая Сандра еще более выразительно повторила слезную повесть о своих страхах и о ноге, на которую невозможно наступить. По сочувственным репликам присутствующих она быстро смекнула, что если повести дело правильно, то можно добиться, чтобы ее оставили здесь же, за ширмой: ребенок испугался темноты, ножка болит, можно послать прислугу за компрессом и положить девочку на кожаный диван, на котором отдыхает Гнедич, когда работает в кабинете. Ширма была красивой и очень нравилась Сандре, для нее даже просто лежать на диване и смотреть на изящно выписанные цветы – уже огромное удовольствие, а уж если еще и послушать, о чем говорят… Хорошо, что здесь нет дядюшки Игнатия: он доктор и быстро распознал бы обман с якобы ушибленной ногой.

К ножке приложили компресс, устроили девочку на диване, накрыв теплым пледом и подложив под голову подушечку, и продолжили разговор о каком-то Судейкине, которого убили месяц назад.

– Все-таки неясно до сих пор, господа, что это было: месть народовольцев или расправа графа Толстого…

– Толстой – министр внутренних дел, он не стал бы опускаться до такой низости…

– Но ведь Судейкин точно метил на его место, именно поэтому и затеял всю историю со своей якобы отставкой. Говорят, он собирался организовать покушение на Толстого именно после выхода в мнимую отставку, дабы все испугались, что без Судейкина террористы вновь подняли голову. Пока он возглавлял секретную службу – он террористов давил, а как ушел – так они снова за старое взялись. Вот тогда к нему на поклон бы и пришли. И предложили место министра. Таков был его план.

– Вы думаете? Неужели он мог дойти до такого коварства? Немыслимо!

– А я слыхал, что Судейкин и сам на себя покушения организовывал, чтобы всех убедить в опасности разрастающегося терроризма…

– Если все так, то Толстой мог узнать об этом и учинить расправу…

– Нет, господа, я все-таки склонен думать, что это месть «Народной воли» за арест Фигнер в Харькове…

– Но замысел тоже коварный, поистине макиавеллиевский! Заставить совершить это убийство именно Дегаева, самого успешного агента Судейкина! Это ведь тоже придумать надо было! Благодаря Дегаеву Веру Фигнер и арестовали…

Сандра слушала непонятные слова и фразы, которые отпечатывались в ее детской головке на долгие годы, а сама смотрела на узорчатую ширму и мечтала о том, как, оказавшись снова в своей постели, будет представлять себя в роли королевы, разговаривающей со своими министрами на такие сложные умные темы. И непременно разговор будет происходить в королевских покоях, и в них будет точно такая же чудесная ширма.

Прошло много лет, и почти все подслушанные разговоры были выброшены из памяти за ненадобностью. А этот вечер, проведенный в кабинете дядюшки Поля, так и не забылся. Когда Сандре исполнилось двадцать лет и она, благодаря своему любовнику Алексею Ерамасову, стала узнавать подробности о революционном движении в России, прозвучало имя Веры Фигнер, а следом за этим из памяти выплыли имена жандармского подполковника Судейкина, специально для которого была создана должность инспектора секретной полиции с очень широкими полномочиями, и одного из самых деятельных его агентов, завербованного народовольца Сергея Дегаева.

Почему именно это? Сандра не знала ответа. Но восхищение Верой Фигнер и желание казнить Дегаева превратилось для нее в одержимость.

* * *

Утром Сандра предложила Казарину ехать вместе с ней на дачу.

– Вернемся домой, я переменю платье, соберу вещи и поедем. Скажу, что приехала утром и ты меня встретил.

Предложение Казарин принял с удовольствием. Он любил всех членов семьи Раевских, любил бывать у них, любил очаровательный дом с огромным садом на берегу озера, который Раевские снимали на летний сезон вот уже третий или четвертый год подряд.

– Только не вздумай хихикать, когда я стану рассказывать про мастер-класс у актрисы в Сызрани, – строго предупредила Сандра. – А то знаю я тебя, сразу начинаешь смеяться и глаза прятать. Совсем врать не умеешь.

– Зато ты, душа моя, умеешь за двоих, – весело отозвался Юлиан.

* * *

От станции до старинной усадьбы, нынче разбитой на дачные участки для сдачи внаем, неспешной ходьбы было минут пятнадцать. Сандра весело посматривала по сторонам, радуясь утренней прохладе, еще не прижатой к земле распластавшимся зноем, Казарин же выглядел озабоченным и даже слегка встревоженным.

– Ну что ты, Юлиан? – спросила девушка. – Ты как будто сам не свой. Смотри, как хорошо кругом! Сейчас придем, там все, наверное, сидят за своим долгим завтраком, разговаривают. Жизнью наслаждаются. И мы будем наслаждаться вместе с ними. Слышишь?

Она нетерпеливо потеребила его за руку.

– Ты слышишь меня? И мы будем жизнью наслаждаться!

– Слышу, Сашуля, слышу.

– Тогда отчего ты такой хмурый? Не хотел ехать со мной – так и не ехал бы, я тебя не принуждала. А коль поехал, так изволь получать удовольствие.

– Я беспокоюсь за ту прокламацию, которую ты вчера надиктовала. Ее сегодня должны отвезти в типографию и начать набор. Есть сведения, что типография наша попала в поле зрения зубатовцев, но где она теперь расположена – они еще не знают. Если тебя вчера на вокзале все-таки заметили, то могли проследить до самого дома Зины, а потом сесть на хвост тем, кто оттуда вышел. Так и до самой типографии дойдут.

– Так ты поэтому спрашивал меня вчера про Татьяну? – догадалась Сандра. – Боишься, что может начаться стрельба? Успокойся, Юлиан, я тебе чем хочешь поклянусь, что меня никто не заподозрил.

– А извозчик, на котором ты приехала? Ты же знаешь, все извозчики – зубатовские осведомители.

– Так что извозчик? На вокзале посадил – к Зине привез, Зина встретила, как полагается.

– Он с тобой дорогой ни о чем не разговаривал? Вопросов не задавал?

Сандра рассмеялась.

– Ох, Юлиан, да где ж ты встречал такого извозчика, который всю дорогу молчит? Конечно, он разговаривал, и вопросы задавал, и о себе пытался рассказывать. Но я из образа не вышла ни на секунду, и говорок соблюдала, и словечки всякие, про мужа что-то плела, жаловалась, что не встретил. Нет-нет, об этом не беспокойся, я все сделала хорошо.

– Все равно мне что-то тревожно.

Но Сандра Рыбакова тревожиться не хотела. Вчера и еще несколько дней до этого она играла в одной пьесе, теперь наступил черед другой, декорации и костюмы сменились, и никакие тревоги в тексте этой новой пьесы предусмотрены не были. Ах, как верно заметил Шекспир: «Весь мир – театр, все люди в нем – актеры»! Словно именно о ней, о Сандре, думал великий драматург в тот момент, когда записывал эти слова…