Из динамика домофона раздался треск. Брэди поднял голову. После гудка раздался женский голос с европейским акцентом: «Эй, кто здесь? Я вижу вас через камеру. Кто вы?»

«Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды». Брэди открыл окно, сжал трубку домофона левой рукой, а правой нажал на красную кнопку. «Стивен. Меня зовут Стивен Брэди! – выкрикнул он и содрогнулся при звуке собственного имени. – Простите меня… мне очень жаль… ужасно жаль… – забормотал он. – Меня вытащили из постели, поставили перед всеми. Я испугался, что они выбрали меня. Меня трясло… А они сказали: «Ну, выбирай, Стивен. Кто у нас сегодня слабое звено?» Поэтому я показал… я показал на кровать рядом с моей и сказал: «Донни», потому что он младше и слабее. Я боялся, что иначе они выберут меня».

Стивен был трусом. Он в этом не сомневался, потому что долго размышлял об этом. Когда подростки находятся в команде, страх заставляет их делать мерзкие вещи. «Но на самом деле я хороший, – с мольбой в голосе произнес он. – Я хороший человек, просто оступился… Простите, – всхлипнул он. – Мне ужасно жаль…»

– Джона, то есть Николас, или как там его зовут на самом деле, после того вечера по-прежнему ходил в школу, представляете?

– Храбрости ему не занимать.

– Неправда. Он прятался от нас как последний трус. Отказался от творческих занятий, обедал в машине, однако все равно околачивался рядом с нами, дышал воздухом нашей элитной частной школы, в которой не имел никакого права учиться. Должно быть, у него не оставалось выбора, ему приходилось учиться в Грэме, иначе что бы он сказал родителям? Он ведь уже один раз менял школу.

– Да, Грэм был его вторым шансом. Думаю, родители рассчитывали, что он пролетит под радаром, пройдет узкой тропкой, а после выпуска они переедут. Вряд ли они обсуждали, как ему следует общаться с одноклассниками, захочет ли он рассказывать им про Южный Карлайл. Должно быть, ему трудно было соблюдать жесткий курс.

– Нет-нет, нечего сочувствовать этому лживому извращенцу.

– Я ему не сочувствую. Я просто признаю, что это очень непросто – решать, что можно рассказывать новым знакомым о своем прошлом, а что нет.

– Хорошо. На этом и остановимся, пока я не попросила вас покинуть мой дом.

– Что?

– Стрижка «под горшок» и пластинка на зубах – прошлое. Когда в средней школе вдруг начались месячные и на штанах пятно – прошлое. А если ты невменяемый говнюк – такая информация подлежит обязательному разглашению. В первую очередь, это веское основание, чтобы такого человека не допускали в одну из самых престижных школ Восточного побережья. Нам следовало бы подать иск к администрации Грэма за то, что они позволили ему приближаться к нам ближе чем на сто футов. Как его вообще пустили в нашу школу? Нужно было гнать его поганой метлой. Но в тот момент мы не могли связно думать, мы ждали совета от Фатимы. Если Николас солгал, чтобы поступить в Грэм, его нужно было выгнать пинком под…

– Он не лгал, чтобы поступить. Он ведь несовершеннолетний и имел право не раскрывать администрации Грэма такие сведения о себе.

– Бред какой-то.

– Так работает наша система. Как члены общества, мы должны верить, что молодые люди способны исправиться.

– Вы сами-то в это верите?

– В некоторых случаях – да, такое возможно.

– А в данном случае?

– У меня пока нет определенного мнения на этот счет. Но мне кажется, ты правильно поступила, никому не рассказав о том, что вам стало известно. Если бы ты разоблачила Николаса перед всем Грэмом, ни к чему хорошему это бы не привело.

– Типа комы и смерти мозга?

СОЛЕЙЛ

Фатима, ты здесь?

Прогуливаю школу. Не могу идти туда, ведь он там.

Все время плачу. Чувствую себя оплеванной. Как он мог так со мной поступить?

Почему ты не отвечаешь?

Набираю тебе…

У тебя сломан телефон?

Мне нужно с тобой поговорить. Пожалуйста, ответь мне.

Напишу тебе на и-мейл.

– Все в порядке, Пенни. Не будем говорить о «Подводном течении». Давай лучше поговорим о том, что было дальше, ладно? (Передает ей бумажные платочки.) Что произошло после того, как ты рассказала Фатиме про Джону и вы разошлись? Расскажи об этом.

– (Шмыгает носом.) Ладно. (Сморкается.)

– Что было потом?

– (Вытирает глаза.) Я… ну, я ждала, что Фатима позвонит. Все ждала и ждала.

– Почему ты была уверена, что она позвонит?

– Мне казалось… (Шмыгает носом.) Мне казалось, она должна быть мне благодарна за то, что я раскрыла тайну Джоны, – я, которую она весь год игнорила. (Судорожно вздыхает.) Она была нам нужна. Мы не знали, следует ли рассказывать всем про Джону, или, может, стоит поговорить с ним и прямо спросить, зачем он врал нам всю дорогу. Мы хотели, чтобы Фатима помогла нам разобраться, что делать.

– Но Фатима так и не позвонила, верно?

– (Плачет.) …Да, верно.

– Я вся в растрепанных чувствах из-за Солейл. Кошмарная ситуация.

– Наверное, она была убита горем.

– Да, Солейл даже перестала ходить в школу. Бедняжка не показывалась до рождественских каникул. Прямо вся исстрадалась из-за Николаса. Она пришла только перед каникулами, чтобы сдать семестровые экзамены и закончить свой арт-проект. Я понимала, что только Фатима сможет помочь ей во всем разобраться. Поэтому мы с Пенни пошли к Солейл домой. А когда пришли…

– Что?

– Мы пошли к ней в комнату. (Делает паузу.) Солейл сидела перед большим зеркалом и садовыми ножницами отстригала себе волосы, цитируя рецепт идеального узла на макушке.

– Господи Иисусе.

– «Опустите голову и нанесите на корни волос сухой шампунь. Соберите волосы в высокий хвост. Начешите как следует. В этом весь секрет».

– Бедная девочка.

– Нам было ее не остановить. Она уже отстригла довольно много – где-то до плеч. Она ужасно злилась на Фатиму, и на себя, наверное, тоже, – за то, что доверилась ей.