— Еще увидимся, — сдавленно прошептал он.

Страхов не мог сдвинуться с места, он смотрел, как сухие потрескавшиеся губы Измайлова с проступившей алой кровью на изломах еще несколько мгновений беззвучно шевелились.

Когда Вова уснул, Страхов вышел из палаты и спустился по лестнице на первый этаж. В дверях больницы его догнала медсестра с листом в руках. Страхов вспомнил, что не взял признание.

— Ваш друг, — протягивая листок, произнесла она негромко и не смогла продолжить.

По испуганно округленным глазам, прерывистому дыханию и сбитой интонации он понял, что она впервые сообщает кому-то о смерти. Он одобрительно покачал головой, окинул взглядом просторный холл, а затем стремительно вышел из больницы и шел до самого дома быстрым решительным шагом, ничего не слыша, кроме нарастающего звона в ушах, и ничего не чувствуя, кроме горящих щек. Он дошел до двери, открыл замок, рухнул на постеленный в прихожей ковер и залился слезами.

Страхов, рыдая, просидел около входной двери два часа кряду, затем, собравшись с силами, умылся и поехал к Никитину, чтобы отвезти признание Измайлова и взять с него постановление об освобождении из следственного изолятора для Ильинского. Он решил ничего еще не говорить Наташа до тех пор, пока он не сдаст анализы, не узнает результаты, и ему самому не будет ясно, что делать.

Никитин, был крайне недоволен обязанностью выходить на работу в законный выходной день, но понимание того, что сегодняшний день будет последним днем в истории расследования уже ненавистного ему дела, что он скоро избавится от необходимости видеться со Страховым, к которому, как он ни старался, ему так и не удалось изменить отношение, — понимание этого заставило его приехать в прокуратору. Он прибыл быстрее Страхова и еще несколько минут с нетерпением ждал его у входа.

Когда Страхов вышел из машины, Никитин набросился на него с расспросами и, не выслушав ответа, грубо выхватил из его рук признание Измайлова, жадно впиваясь в него глазами, прочитал от первого слова до последнего, убедился в том, что документ составлен правильно, и только тогда, облегченно вздохнув, обратил внимание на самого Страхова. Бедный Женя стоял с красными опухшими глазами, которые ему самому казались уже обычными на вид, бледным исхудавшим лицом, заросшим щетиной. Никитин понял, что Измайлов умер, и ему стало так совестно за свое поведение и мысли, так жалко своего однокурсника, что он расчувствовался и обнял Страхова, утешающе похлопывая его по спине. Женя, не ожидавший подобной реакции от Андрея, сначала насторожился, а потом, услышав тяжелое сопение и потягивание носом, крепко обнял его в ответ. Так они простояли несколько мгновений, пока мимо не начали проходить сотрудники полиции и в недоумении оглядываться.

Никитин тут же заполнил постановление об освобождении из следственного изолятора в связи с тем, что не подтвердилось подозрение в совершении преступления, сделал несколько звонков, чтобы к приезду адвоката парни подготовили необходимые документы, затем пожелал Страхову удачи и взял с него обещание позвонить, если понадобиться какая-либо помощь. Страхов поблагодарил и, спрятав постановление в портфель, вернулся в машину и отправился в сизо. Молодой парень, неделю назад поступивший на службу, недовольно покосился на Страхова, приехавшего в неположенный день, и не пустил его, а попросил некоторое время подождать, пока он узнает у начальства, что делать. Он взял постановление и рысцой бросился наверх, звеня ремнем, стучащим о пуговицу на рубашке. Спустя полчаса он вернулся и уже не один, а с Ильинским, держащим в руках маленькую спортивную сумку с вещами, и извинился перед адвокатом за недоверие. Антон, узнавший все обстоятельства дела от молодого и болтливого сотрудника, с благодарностью и сожалением посмотрел на Страхова и тихо сказал, подойдя к нему ближе:

— Спасибо большое. Мне жаль, что судьба свела нас при таких обстоятельствах.

— Мне не жаль, — сказал Страхов, добродушно улыбаясь и осматривая Антона с ног до головы.

Ильинский, переодетый в черную рубашку и джинсы, показался ему еще выше и тоще, чем он был на всех прочих встречах в следственном изоляторе.

— Вы не могли бы отвести меня в больницу, где бабушка лежит? — робко спросил Антон, пока Страхов водил по нему взглядом.

— Конечно, — кивнул Страхов, — Садись, — сказал он и открыл дверь переднего пассажирского сидения в машине.

Антон, перегнувшись в пояснице, сложился вдвое и кряхтя залез в автомобиль.

— Всё затекло за полторы недели, проведенные в камере, — пояснил он, когда увидел веселую улыбку своего адвоката, наблюдавшего за его маневрами.

Следственный изолятор стоял на той же улице, что и больница, и дорога не заняла много времени. Страхов сам от себя ожидал ненависти к этой больнице, в которой последнюю неделю он бывал чаще, чем дома, но вместо этого он ощутил странную необходимость зайти в нее вместе с Антоном. Так он и сделал, вновь прошел по коридору, увидел Маргариту Сергеевну, совсем исхудавшую, Никиту, сидящего около брата, двух мальчишек, Диму и Мишу, читающих друг другу сказки и понял, что какое-то трудное решение уже приняло его изменившееся сердце. Оставив Антона, он спустился к Алёне, чтобы попросить ее посодействовать в сдаче анализов на генетические болезни. Алена провела его к четырем врачам, те написали направление и тут же отправили на сдачу крови и пообещали позвонить, когда придут результаты.

Прошло три дня после того, как консилиум врачей рассмотрел МРТ головного мозга Страхова и подтвердил болезнь Паркенсона.

Страхов зашел в аудиторию, не дожидаясь окончания пары, тихо прошел мимо рядов на свободное место в конце зала и присел. Никто из студентов уже не обращал на него никакого внимания, так как его появление не было для неожиданностью или поводом для прекращения лекции. Вадим Юрьевич едва заметным движением руки поприветствовал Страхова и, пригладив редкие волосы за затылке, продолжил прервавшуюся речь:

— По ком звонит колокол — это слова не Хемегуэя, а Джона Донна. И завершая разговор об этой личности, нельзя не прочесть эти его знаменитые слова: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе. Каждый человек есть часть Материка, часть Суши. И если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего. Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а