с реальностью, но всегда проигрывают, потому что у них нет сил (ни физических, ни душевных), чтобы противостоять трудностям, с которыми они сталкиваются, у них нет никакой опоры, никакой связи ни с чем. Они не могут справиться с материальными проявлениями этого мира. Как писал Толстой в своих дневниках после смерти своего сына, только вера даёт человеку связь с вечным, она даёт ему смысл жизни и высшую цель. Ты сказал, что веру придумал человек из-за страха смерти, вера нужна человеку, чтобы жить, а чтобы умереть вера не нужна.

Страхов провел в компании Олега час и под предлогом неотложных дел уехал домой. Он зашел в квартиру и прошел в спальню, чтобы проверил Наташу. Она лежала навзничь на кровати, разметав по подушке свои длинные каштановые волосы, и крепко спала. Ее высокая грудь, накрытая пуховым одеялом, плавно поднималась и опускалась. Страхов прикоснулся теплыми губами с холодному лбу невесты, поставил купленные для нее цветы в вазу и, договорившись со Скородумовым об утренней терапии, лег спать на диване в зале, чтобы не разбудить Наташу.

Глава 17. Прощание

Женя проснулся от пения птиц за окном, поводил спутанною головою по обе стороны — Наташи уже не было дома, а у вазы с мраморными розами стояла, свернутая в треугольник, надпись, выполненную ровным почерком, украшенным завитками, «спасибо за цветы». Он с трудом поднялся с постели, шаркая ногами, дошел до кухни, где приготовил себе чашку крепкого черного чая, умылся и позвонил Скородумову.

— Может, попробуем регрессию? — спросил психотерапевт, цепляя на широкий круглый сальный нос очки в черной пластиковой оправе.

Страхов смутился и нахмурил брови.

— Вы шутите?

— Отнюдь, — возразил Скородумов.

— Может, лучше гипноз? — насмешливым тоном предложил Страхов.

— Евгений, я психотерапевт, а не волшебник. Вы ходите ко мне, чтобы решить внутренние конфликты. Уход вашего отца — это травма. Так давайте будем рассматривать этот случай как и все остальные. Но я согласен попробовать с вами другую технику. Пишите на листах цифры от ноля до четырех. Это будут года вашей жизни. Раскладывайте их на полу.

Страхов запер дверь и послушно сделал то, что от него требовалось.

— Теперь внимательно меня слушайте, — приказал Скородумов, — Сделайте глубокий вдох и медленный выдох. Снова вдох и выдох. Я сосчитаю от трех до одного хлопну в ладоши и вы окажитесь в первом году своей жизни. 3,2,1 — раздался звонкий хлопок, — Вы там. Что ты чувствуешь?

— Радость, — ответил он.

— Вдох и на выдохе переступай на следующий листок, — глубоким, вводящим в транс голосом проговорил он, — Я сосчитаю от трех до одного, хлопну в ладоши, и вы окажитесь во втором году своей жизни.

Так Страхов прошел до своих четырех лет

— Посмотри, как ты выглядишь? — попросил Скородумов.

— Я в каком-то комбинезоне, — мутно различая картинку, ответил он.

— Где ты?

— Дома, — отчетливо произнес Страхов, — это наша квартира с родителями.

— Ты один или с кем-то?

Когда прозвучал вопрос, всё тело Страхова затряслось, и голос задрожал. Он уже не успевал анализировать происходящее: он видел то, что так давно хотел увидеть.

— Я с отцом, — трепеща, прошептал Страхов, и его щеки и лоб запылали.

— Что вы чувствуете?

— Страх, — дрожащим голосом проговорил он.

— Что происходит такого, что вызывает у вас страх?

— Он меня бросает, — сдавленным от подступающих слез, сказал Страхов, — Он уходит. Мне кажется, что ему тоже страшно.

— Он что-то говорит вам? — поинтересовался Скородумов.

Страхов коротко кивнул.

— Вы можете это услышать? — уточнил психотерапевт, скрыть радость от удачно разворачивающейся сессии.

— Могу, — уверенно произнес он.

Страхов видел отца, огромного и грозного, ощущал на себе прямой тяжелый взгляд его черных миндалевидных глаз. Отец долго ходил по комнате из стороны в сторону, затем содрогнулся, остановился, присел около крохотного сына, взял его маленькие пухлые ручки и начал говорить. Жене казалось, что он читает по губам то, что произносит отец, и понимает каждое слово.

— Сынок, — мягким шепотом говорил он, — ты самое лучшее, что у меня есть. Как бы я хотел провести с тобой всю свою жизнь. Но я болен. Я надеюсь, что ты это от меня не унаследуешь. Не хочу, чтобы вы с мамой смотрели на меня больного и беспомощного. К счастью, сейчас война. Я поеду туда. Все лучше, чем лежать, как овощ. Да… Не получилось напутствия. Одно оправдание. — с этими словами он потрепал сына по голове, поцеловал в крохотный теплый лобик и, оставив на прикроватной тумбочке какой-то конверт, ушел.

Видение исчезло, Страхов открыл глаза, сошел с листа, прервав терапию, и поспешил в дом матери. Скородумова он уверил в том, что терапия продолжится, когда он подтвердит или опровергнет увиденное, и тот, скрепя сердце, отпустил непослушного клиента.

Страхов в полминуты оказался на пороге квартиры Валентины Валерьевны. Ошеломленная и взволнованная внезапным приездом сына она проводила его на кухню и поставила железный чайник на плиту.

— Мама, — решительно начал Страхов, пытливо глядя на мать, — скажи мне, что ты помнишь о дне, когда папа уехал?

Она обомлела, затем встрепенулась, и мелкая дрожь стала бить по ее полным бедрам. Скрывая нервное содрогание, она опустилась на стул, положила на колени объемный кусок ткани и принялась вязать.

— Ничего не помню, — рассеянно прошептала она, пряча глаза от сына, и насторожилась.

Страхов встал, забрал из рук матери вязание и, присев перед ней, проговорил, смягчившись:

— Мама, ты пятнадцать лет назад мне могла так ответить, и я принял бы этот ответ. Но сейчас скажи правду, пожалуйста. Это очень для меня важно.

Валентина Валерьевна хотела было нарочно рассердиться и пригрозить сыну, но она, как ни старалась, не могла найти в себе сил на игру. Твердый и страшный взгляд сына напугал ее.

— Он сказал, что уезжает на войну, — храбрясь, сказала она и добавила, пытаясь сохранить невозмутимость, — И я тебе это говорила.

— Он ничего мне не оставил?

Раздался пронзительный свист чайника, оповещающий о том,