небывалых представлений. Вообразим себе, что произошло бы, если бы могучая комета приблизилась к Земле: вначале всех охватывает тревога, затем распространяются глухие, неясные слухи; и вслед за этим начинаются колебания земного шара, сорванного с привычной орбиты, и, наконец, судорожные сотрясе­ния — рушатся горные хребты, наступает катастрофа и воцаряется хаос, предшествующий очередному этапу творения, свидетелем которого всегда оказывается наша Земля.

Таково влияние Росаса в 1834 году. Власти Буэнос-Айреса ощущали себя все больше и больше вовлеченными в его деятельность, все более скованными, все более зависимыми от Героя Пустыни. Каждое его вы­ступление содержало либо выговор, либо превышающие все разумные пределы требования, либо небывалые претензии. Пампа перестала подчи­няться городу, и теперь надо было направлять уже самому Росасу прось­бы унять его сторонников; затем беспорядки начались в городе, на ули­цах появились вооруженные люди, стреляя, они верхом носились по городу, и от выстрелов гибли прохожие. Беспорядки, подобно раковой опухоли, разрастались день ото дня, подбираясь к самому сердцу: заро­дилась эта опухоль в становище Росаса в пампе, оттуда перешла в го­родское предместье и затаилась в определенной прослойке — среди мяс­ников, которые и стали главными подстрекателями беспорядков.

В 1833 году правительство Балькарсе пало под натиском пампы, хлы­нувшей в город. Партия Росаса с жаром трудилась, чтобы проложить светлый и широкий путь Герою Пустыни, он уже был здесь, рядом, гото­вый получить заслуженный приз — власть; однако федералистская пар­тия города все еще насмехается над ним и собирается оказать ему сопро­тивление. В разгар конфликта собирается Палата Представителей, прави­тельство обезглавлено, призывают генерала Виамонта[352], тот поспешно является в домашнем платье и принимает полномочия губернатора. Ненадолго создается впечатление, что порядок восстановлен, и бедный город вздыхает с облегчением; но затем вновь начинает витать тревога, воцаряется та же смута, опять появляются всадники, они скачут по ули­цам и избивают прохожих плетьми. Невозможно передать состояние, в котором живет народ на протяжении двух лет, эта обстановка умыш­ленно творимого развала не поддается объяснению. Вдруг раздается стрельба, и хлопанье закрывающихся дверей катится от квартала к квар­талу. От кого они прячутся? Почему запираются средь бела дня? Кто знает?! Говорят, что идут... видели каких-то людей, кто-то слышал отда­ленный топот копыт...

Как-то раз шел Факундо Кирога по улице в сопровождении адъютан­та. Увидев бегущих по улицам людей во фраках и женщин, спасающих­ся неизвестно от чего, он останавливается, бросает презрительный взгляд на них и говорит своему спутнику: «Народ помешался». Факундо прибыл в Буэнос-Айрес вскоре после падения Балькарсе. «Все сложилось бы иначе,—говорил он,—если бы я был здесь». «А что бы вы сделали, генерал? — возразил один из тех, кто слышал его слова.— У Вашей Светлости нет влияния на народ Буэнос-Айреса». Кирога же, тряхнув черной гривой и сверкая глазами, отвечал коротко и сухо: «Слышь, я вышел бы на улицу и сказал первому, кто мне попался: иди за мной!—и он пошел бы за мной!» Речь Кироги была полна такой мощ­ной силы, столь внушителен был его вид, что неверующий в страхе опус­тил голову, и долго никто не отваживался разомкнуть уст.

В конце концов генерал Виамонт отрекается от власти, он сознает свое бессилие — иная могучая рука держит бразды правления. Ищут кого-нибудь взамен, просят, уговаривают самых отважных поднять бро­шенный жезл, но никто не желает, все пожимают плечами и в испуге разбегаются по домам. Наконец во главе правительства встает доктор Маса[353], учитель, наставник и друг Росаса, и всем кажется, что средство от болезни найдено. Тщетная надежда! Опухоль разрастается.

Анчорена[354] обращается к правительству с требованием навести по­рядок, хотя знает, что оно не располагает никакими средствами — полиции не подчиняются, а приказы приходят откуда-то со стороны. Генерал Гидо и доктор Алькорта[355] еще могут заставить Палату пред­ставителей выслушать свои решительные протесты, но опухоль не умень­шается — Росас, чтобы усугубить обстановку, из своей ставки обвиняет конгресс в беспорядках, которые сам же и провоцирует. Чего же он хочет? Править? Комиссия Палаты представителей предлагает ему воз­главить правительство, говорят, только он может положить конец беспо­рядкам и прекратить агонию последних двух лет. Но Росас отказывается, и создаются новые комиссии, которые направляются к нему с новыми предложениями. Наконец, Росас находит способ примирения: он сделает им одолжение и возьмет бразды правления в свои руки, но при усло­вии, что период правления, определенный законом в три года, будет про­длен до пяти лет и ему передадут Всю Полноту Общественной Власти — новое понятие, смысл которого ясен одному лишь Росасу.

Пока Буэнос-Айрес и Росас ведут переговоры, приходит весть о рас­прях между властями Сальты, Тукумана и Сантьяго-де-Эстеро, которые могут привести к войне. Прошло пять лет с тех пор, как унитарии со­шли с политической арены, и два — с тех пор, как федералисты города, черные спины[356], утратили всякое влияние на правительство; самое боль­шее, чего они добиваются,— это приемлемые условия капитуляции. Меж­ду тем, в то время как город благоразумно сдается противнику вместе со всеми своими учреждениями, гарантиями прав личности и полномоч­ными властями, Росас за пределами Буэнос-Айреса приводит в движение еще один не менее сложный механизм. Он вступает в активные отноше­ния с Лопесом из Санта-Фе, происходит даже встреча обоих каудильо, и они ведут переговоры. Кордова находится под влиянием Лопеса, кото­рый поставил там у власти братьев Рейнафе. Факундо шлют просьбу погасить своим влиянием вспыхнувший на севере Республики опасный огонек раздора; никто иной, лишь он призван выполнить миссию миро­творца. Факундо отказывается, колеблется, но наконец решается. 18 де­кабря 1834 года он отправляется из Буэнос-Айреса и, поднявшись в поч­товый дилижанс, в присутствии нескольких друзей обращает прощальные слова городу. «Если мне все удастся,— говорит он, взмахивая рукой,— я вернусь к тебе, если же нет —прощай навеки!» Какие роковые пред­чувствия отражаются в эту минуту на мертвенно-бледном лице Кироги, какие чувства теснятся в душе этого отчаянно-дерзкого человека? Не приходит ли на память читателю поведение Наполеона, покидающего Тюильри в канун кампании, которая закончится Ватерлоо?[357]

Едва проехали половину дневного перегона, как попадается заболо­ченный ручей, который задерживает экипаж. Смотритель почтовой стан­ции, находящейся по соседству, с готовностью спешит на помощь, впря­гают новых лошадей, но, несмотря на все усилия, экипаж не трогается с места. Кирога приходит в ярость и приказывает запрячь самого смот­рителя. Как только он оказывается в пампе, на лоне природы, в полуварварском обществе, дикость и страсть к террору вновь охватывают его.

Преодолев первое препятствие, Факундо мчится по пампе, подобно молнии; скачут ежедневно до двух часов утра, и в четыре дилижанс снова отправляется