– А если не получится разобраться?

– До сих пор получалось.

– А чем вы руководствуетесь во время разборок?

– Для меня нет ни указателей, ни руководства.

– Так что же вами движет?

– Не знаю.

– То же, что и Леонтием, – с лица ее «сползло» оживление, и оно стало скучным. – Смелость и тщеславие.

– Не знаю, – с задумчивым видом повторил Панкрат. – Я никогда об этом не задумывался.

– Это неудивительно, – девушка снова улыбнулась и, вытянув губы, сдула со лба прядь волос. – Мужчины не умеют задумываться. Это удел женщин. Мужчины просто глобально мыслят.

– Очень любезно было с вашей стороны объяснить мне, что к чему, – он тоже улыбнулся, наблюдая, как челка снова упрямо ложится на ее лоб.

– Звоните, если потребуется что-нибудь еще. Счастливо оставаться. А ключи, – вспомнила она, – вот они, на столике возле телефона, – Аня наконец открыла дверь и вышла.

Суворин, закрывшись на все замки, пошел в комнату. Первым делом подошел к окну и посмотрел в щель между портьерами. Аня как раз в этот момент села в красный «ситроен» и через минуту, тихо и аккуратно развернув его, покинула двор.

Панкрат поправил шторы и повернулся, сначала бросив взгляд на компьютер, потом на кофейник. Подошел и потрогал его. Тот был еще достаточно горячим.

Суворин сел в кресло, налил себе кофе и выпил его, заедая ломтиками тонко нарезанного пармезана. Потом достал из кармана носовой платок, собираясь вытереть руки. Но, вспомнив, в какой «переделке» тот побывал, поморщился и засунул его обратно в карман. Затем поднялся и пошел в ванную комнату.

Это помещение поразило его так же, как и прихожая. Только теперь исключительно цветом. Все, что находилось в ванной комнате, начиная от плитки, которой были выложены полы, было нежно-оранжевого цвета. Особенно поразили его оранжевый кран и оранжевый змеевик.

Панкрат уже в который раз за пару часов пребывания в этом доме улыбнулся, глядя на себя в зеркало с оранжевой окантовкой. Вымыл руки оранжевым мылом, вытер их оранжевым полотенцем и, тихо закрыв за собой оранжевую дверь с оранжевой ручкой, вышел.

«Оранжевое солнце, оранжевое небо, оранжевый верблюд», – пропел он, направляясь в комнату. Но по пути заглянул в туалет и облегченно вздохнул. Тот был в черно-золотистых тонах.

«В конце концов, каждый защищается от серости чем может, – решил Суворин, старательно отгоняя мысль о том, что у Ани какие-то проблемы с психикой. – Оранжевый цвет – это не самое страшное, убеждал он себя. – А туалет – вообще супер!»

«Интересно, глобально я сейчас размышляю или просто задумался?» – усмехнулся Панкрат, доставая мобильный. С благодарностью вспомнил Макарыча, стерегущего в своем доме-крепости медальон Анэс, и набрал номер его племянника.

Племянник Макарыча Дмитрий Волков, как и Отоев, имел звание капитана. Но это было единственное совпадение в биографии этих людей. В отличие от Отоева, Волков был человеком глубоко порядочным, что не раз уже доказал на деле.

– Алло, – отозвался альфовец и, услышав голос друга, тут же набросился на него: – Вы что там замутили с Макарычем? На связь он не выходит. Затаился. Не знаю уже, что и думать.

– Все в порядке, – успокоил его Панкрат. – У меня к тебе просьба. Вот только, как там насчет твоего «сотового оператора»?

– Валяй.

– Дерни там кого надо, собери характеристику на Леонтия Геннадиевича Фролова по кличке Тамбовский. Он из «коптевской» группировки. Для меня важна любая мелочь. И сбрось на мой e-mail.

– Так «коптевские» ж все полегли.

– Верхушка, Дима, только верхушка, – уточнил Суворин. – Благодаря такому стечению обстоятельств интересующий меня Тамбовский выдвинулся в криминальные авторитеты. Между прочим, он раньше служил во внутренних войсках. Но это так, на всякий случай.

– Новое криминальное поколение, жаждущее власти и денег немедленно?

– Оно самое.

– Ладно, – ответил Волков, – Тамбовский, говоришь? Ну, будь.

– Будь, – Суворин нажал «отбой» и сел за компьютер.

Ему предстояло запомнить некоторые данные и номера телефонов, записанные на диске, который он прихватил из офиса Цирюльникова. Минут через тридцать Панкрат встал и, взяв со стола папку, сел в кресло и раскрыл ее.

Кроме фамилии Отоева, в теневом бухгалтерском отчете фигурировало еще несколько фамилий. Одна из них была Суворину хорошо знакома еще с прошлых времен. Дела их тогда не пересекались, но контакты кое-какие были.

– Хомяков, – проговорил он, листая бумаги. – Хомяков Егор Артемович. Кажется, я знаю, где тебя искать.

Хомяков Егор Артемович был бизнесменом «средней руки». Но, как и покойный Цирюльников, не гнушался ничем. Последнее время, насколько было известно Суворину, занимался незаконной продажей огнестрельного оружия. Ему было за сорок, он страдал от бессонницы и пил много пива. Поэтому после пяти вечера его можно было увидеть в пивном баре «Сом» на углу Шереметьевской улицы.

Особенно нравилось ему бывать здесь по будням. Во-первых, не играла музыка и можно было уставиться в телевизор, напрочь забыв прошедший день, полный дерьма. Во-вторых, барменом здесь работал его одноклассник и поэтому Егор Артемович получал только самое свежее пиво. Это было естественно, потому что хоть Хомяков и учился не очень, имея средний интеллект, но у него было превосходное чувство юмора. Только он под всеобщий восторг и ликование мог подколоть учителя так, что тот не мог ни к чему придраться. И это делало Хомякова любимцем всего класса.

Хомяков, как и Цирюльников, вложил деньги в товар, сгоревший в рухнувшем при взлете Ил-76. Сумма была не бог весть какая, но по карману это все равно ударило. А главное, после этого события на бизнесмена снова навалилась депрессия, с которой он тщательно боролся вот уже полгода. И, как следствие, вернулась и бессонница.

Прошло минут двадцать, не больше, с тех пор, как Егор Артемович, кивнув своему однокласснику, вытирающему пивные стаканы, вошел в бар. Народу было мало. И Хомяков, взяв две бутылки пива, сел за столик у стены. И сидел теперь с сонным видом, потягивая из высокого стакана пену.

– Привет, Егор Артемыч! – возле столика внезапно возник его старый знакомый Суворин.

– Привет, коль не шутишь, – Хомяков лениво, без всякого энтузиазма поднял свои маленькие глазки и испугался, встретив взгляд Панкрата.

– Ты чего на меня так смотришь, как