в такт движениям:

– Кто-то раньше, кто-то позже. Кто-то раньше, кто-то позже.

Через двадцать минут, когда к этому участку кладбища с воем и включенными мигалками подъехало несколько милицейских машин, Тихона и след простыл. На том месте, где он работал, был насыпан свежий холм земли, из которого торчала голова младшего лейтенанта. Лицо его, выпачканное черноземом, было покрыто потом. Безумно выкатившиеся глаза энергично вращались.

– Иисусе, – бормотал он, то и дело облизывая искусанные до крови губы.

Рядом с его головой валялась грязная обмусоленная записка, которую Тихон, закончив «работу», по-видимому, всунул ему в рот. На клочке бумаги большими печатными буквами было написано одно-единственное слово: «Мертвец».

Глава 17

От Кропоткинской площади по одному из адресов, полученных от Тамбовского, Суворин добрался на метро. Это была квартира в красном кирпичном доме на Сретенке.

Панкрат поднялся на третий этаж, подошел к двери, прислушался и с изумлением замер на пару секунд.

Из квартиры рвались на площадку звуки рок-н-ролла.

И Суворин, решив отказаться от рекомендованного ему криминальным авторитетом тихого места, собрался уходить. Но тут звуки музыки стихли и звонкий женский голос пропел:

             А ну-ка песню нам пропой,              веселый ветер, веселый ветер!              Моря и горы ты обшарил все на свете              И все на свете песенки пропел.

На Суворина пахнуло далеким пионерским детством, и он неожиданно для самого себя потянулся рукой к звонку и нажал на кнопку.

Мелодичный «дин-дон» прервал пионерскую песню. И тот же звонкий женский голос прокричал:

– Входите. Дверь открыта.

Суворин осторожно толкнул дверь и вошел.

– Кто там? – запоздало пропел все тот же голос.

– Я, – ответил Панкрат, с любопытством осматривая маленькую прихожую, забитую неимоверным количеством обуви.

Сказать, что туфли были везде, было бы не совсем верно. Туфли царили, властвовали над всеми остальными вещами в прихожей. И их количество можно было сравнить только с их разноцветьем. Красные, зеленые, серые, серебристые, фиолетовые, бежевые и абрикосовые, голубые и черные, цвета шоколада и кофе с молоком, оранжевые и желтые, выставляя напоказ то носики, то шпильки, они выглядывали из выдвижных ящичков обувной секции, стояли на телефонном столике и под ним и у приоткрытой двери в комнату. Две пары, голубая и белая, лежали у самых ног Суворина. А из приоткрытой двери встроенного шкафа выглядывал острый черный замшевый носик.

– Кто «я»?

Дверь из комнаты распахнулась, и на пороге с коробкой в руках, как главный герой обувной феерии, застыла девушка лет двадцати – двадцати двух в джинсах и оранжевом топе.

– Возможно, я ошибся, – растерялся Суворин. – Этот адрес мне дал Леонтий Тамбовский.

– А как он там? – спросила девушка, направляясь к встроенному шкафу.

– Поправляется, – улыбнулся Суворин и заметил: – Я никогда не видел такого количества туфель в одной прихожей. У вас что, слет подруг?

– Это моя обувь, – серьезным тоном произнесла девушка, отодвигая дверцу шкафа и пытаясь забросить на антресоли коробку с обувью.

– А за что вы их в ссылку? – Панкрат, подошел к ней, забрал коробку и аккуратно поставил наверх.

– Мне в этих туфлях не везет, – сообщила она, повернув к нему свое симпатичное голубоглазое лицо. – Третий раз надевала, и три раза не везло, – девушка выдвинула нижнюю губу и попыталась сдуть упавшую на лоб непослушную прядь пушистых белокурых волос.

– А дверь вы почему не закрываете? – строго спросил Панкрат, с серьезным видом глядя на нее.

– Забыла, – девушке наконец удалось сдуть со лба челку.

– Но вы же крикнули: «Открыто», значит, знали.

– Сначала забыла, а потом, когда вы позвонили, вспомнила, – рассмеялась она. – А вы что, из милиции?

– Я от нее прячусь, – Панкрат все так же серьезно смотрел ей в глаза. Потом спросил: – Вы тут одна?

– Ну да, – улыбка исчезла с ее лица, и она погрустнела. – Значит, вы надолго.

– Надеюсь, что нет, – как мог утешил ее Суворин и представился: – Меня Панкратом зовут.

– А я – Аня, – девушка протянула руку и крепко пожала пальцы растерявшемуся от такого приветствия Суворину.

– А кто вы Леонтию? – спросил он.

– Не знаю, – она снова сдула со лба упавшую на него прядь волос.

– А-а, – с пониманием протянул Панкрат и попросил: – А можно, я входную дверь закрою?

– Закрывайте, – разрешила она, уходя в комнату. В голосе ее звенели нотки обреченности.

Суворин, задержавшись на минуту возле двери, убедился, что пришел по верному адресу. Дверь была очень солидная. Выбить такую было практически невозможно. Он оценил также сложность замков и, закрыв их один за другим, пошел в комнату.

О том, кем он приходится Леонтию, девушка не спрашивала. И Панкрат понял, что к визитам незнакомых людей она привыкла.

«Или, может быть, Тамбовский научил ее не задавать вопросов», – подумал он, осматриваясь.

Квартира была двухкомнатной. И та комната, в которой они находились, была проходной и сочетала в себе и гостиную и кабинет.

– Садитесь, – девушка кивнула на одно из кресел, стоявших возле окна, завешенного тяжелой портьерой. – Я кофе сейчас сварю и уйду.

– По делам? – Панкрат бросил взгляд на компьютерный столик, который разместился в самом темном углу комнаты. На нем стояли открытый «макинтош» и две маленькие колонки, из которых, по-видимому, совсем недавно извергались звуки рок-н-ролла.

– Маму навещу, – кратко ответила Аня и отправилась на кухню.

– А можно, я воспользуюсь вашим компьютером? – он поднялся с кресла и пошел за ней.

– Конечно.

– Спасибо, – Панкрат подошел к компьютеру и, убрав висевший там iTunes, достал из кармана куртки диск и вставил его в дисковод. Затем достал и положил на стол папку.

Через пятнадцать минут ему стало ясно, что визит к теперь уже покойному бизнесмену Цирюльникову не просто оправдал себя, а превзошел все его ожидания.

По полученным документам было видно, что следователь по особо важным