И тут он замолчал, увидев фамилию Отоева.

– Ого! Неплохая подработка к скромному жалованью скромного сотрудника следственного отдела УБОПа, – восхитился он.

– Вы не могли бы не давить мне так на ногу пистолетом, а то у меня варикоз, – хриплым голосом напомнил о себе Цирюльников.

– Вызывай бухгалтерию! – приказал Суворин, придвинув к нему мобильный. – Мне нужны бумаги по контрафакту, загруженному в Ил-76. Реальные бумаги. Понял?

Цирюльников вздохнул и, скривившись, как от зубной боли, подчинился и взял в руки телефон.

– Хорошо у вас система отлажена, – улыбнулся Суворин, когда через двадцать минут приветствовал кивком головы входящего в офис маленького тщедушного человека лет шестидесяти с блеклыми голубыми глазами и бежевым кожаным кейсом в руках. – Вы бухгалтер? – спросил он.

– Да, – ответил мужчина, садясь на стул возле стены и укладывая кейс себе на колени. – Чем могу служить? – спросил он. В голосе его звучала снисходительность.

– Бумаги доставайте! – приказал Суворин и в следующую секунду, оттолкнувшись ногами от стола, отлетел вместе со стулом к стене.

В этот момент раздался звук, который могла бы издать пробка, вылетающая из бутылки с газированным напитком. И один из напряженно распахнутых глаз Цирюльникова взорвался кровью. Бизнесмен, резко откинув голову назад, безвольно обмяк в кресле. Тут же последовал еще один звук, чуть громче предыдущего, но вызывающий примерно такие же ассоциации. Это ответил пистолет Суворина с надетым глушителем. И бухгалтер, удивленно всплеснув руками и открывая кровавое пятно на стене, повалился на бок. На лбу его сияла внушительных размеров дырка, а выпавший из руки пистолет лежал на стуле, который стоял рядом.

Покосившись на кровавые брызги на стене, возле которой лежал, Суворин вскочил и, убрав пистолет, подбежал к столу. Вынул диск из компьютера и засунул во внутренний карман куртки. Затем подошел к бухгалтеру и вытащил из оставшегося раскрытым на его коленях кейса папку. Раскрыл ее и с усмешкой человека, хорошо понимающего, что его развели, посмотрел на первую страницу. Глаза его какое-то время без всякого выражения блуждали по строчкам. Затем в них мелькнуло удивление. В папке действительно были документы по Чкаловскому. Засунув папку под куртку, Панкрат быстро пошел к дверям, намереваясь немедленно покинуть офис бизнесмена Цирюльникова. Но, уже взявшись за ручку дверей, повернулся и бросил озабоченный взгляд на кейс. Он был пуст, если не считать нескольких визиток, валявшихся на самом дне. Суворин вздохнул. Вынув из кармана платок, он подошел к столу. Взял, закрывая пальцы платком, несколько лежавших там дисков и файл, в котором были бумаги по строительству какого-то Центра.

– Обычные аферисты с уклоном в строительство, – усмехнулся он.

Подошел к сидящему бухгалтеру и, забрав все визитки из его кейса, засунул их в карман своей куртки. А в кейс положил диски и файл с документами. Удовлетворенно хмыкнув, он бросил выразительный взгляд на «отдыхающего» в офисном кресле Цирюльникова. Подошел к нему. Вынул из-за пояса свой трофейный пистолет и, решив, что сейчас самое время от него избавиться, обтер оружие носовым платком и, вложив в руку бизнесмена, с силой сжал его пальцы. Затем отпустил, и пистолет мягко упал на покрытый линолеумом пол возле безвольно повисшей руки Цирюльникова. Вспомнив, что трогал клавиатуру, Панкрат протер платком пару клавиш, к которым прикасался, и на всякий случай край стола.

– Пьер и Жан, – пробормотал он, отойдя чуть в сторону и оценив «картинку» в духе резкого неприятия буржуазного прагматизма.

Подошел к дверям. Потянул их на себя и, придерживая ногой, протер платком внутреннюю и наружную ручки и быстро вышел из офиса.

В Москве был полдень.

В это время Тихон, так успешно продавший свой пикап Суворину, стоял у края вырытой могилы, держа наготове лопату. Гроб с покойным, для которого и была выкопана эта яма, стоял на земле рядом. Какая-то женщина в черном костюме и черном платке, причитая, стояла у изголовья. Поддерживая ее, рядом стоял молодой мужчина с каменным лицом. Остальные родственники и провожающие стояли чуть поодаль, наблюдая за происходящим с выражением зрителей, купивших билеты в первый ряд.

– Помолимся, – звучно произнес священник, окропивший и гроб, и могилу, и провожавших покойного. – Помолимся Господу нашему, дабы воскресил он его к жизни вечной. Ибо сказал Христос: «Я есть Воскресение и Жизнь вечная. И тот, кто уверует в меня, не умрет, а будет жить вечно».

– Вечная память… – затянула стоявшая рядом монашка.

Женщина в черном, стоявшая у гроба, начала раскачиваться взад-вперед. И вдруг, всплеснув руками так, словно сильно чему-то удивилась, рухнула на гроб.

– Успокой нас в нашем горе, – просил с расстановкой священник, пока родственники приводили в чувство вдову покойного. – И дай ему место у Твоего престола.

Тихон незаметно посмотрел на часы, потом на небо. Солнце стояло в зените и припекало все сильнее. Он понимал, что могилу придется закапывать в самое пекло и к тому же в полном одиночестве. Напарник его уже вторую неделю был в глубоком запое.

Когда гроб опустили в могилу и провожающие покойного, бросив по горсти земли на его крышку, ушли, уводя под руки рвущуюся к покойному мужу вдову, Тихон сел в теньке, который отбрасывала вишня, посаженная у соседней могилы. Разложил на скамейке бутерброды, открыл баночку оливок и вытащил из пакета плоскую фляжку, наполовину заполненную коньяком. Было время обеда, и перед работой стоило подкрепиться.

– Ну, будь здоров! Ой! То есть царствие тебе небесное! – открыв фляжку, пожелал он покойному, терпеливо ожидающему погребения.

Несколько глотков коньяка и вкусные бутерброды, сделали мир, окружающий Тихона, более живописным, а мысли – светлыми. И он вспомнил Суворина и щедро отваленные им две тысячи евро за его развалюху.

– Серьезный мужик, – пробормотал Тихон. – Стоящий. Правда, напугал малость, – он вспомнил как вчера, увидев его в своей квартире, едва не обомлел от страха. Прищурил глаза и, захихикав в кулак, оглянулся по сторонам, словно боясь, что кто-нибудь осудит его за неуместный смех. Но вокруг царили покой и тишина.

Благодаря такой удачной продаже, а также не отпускавшему его ни на минуту ощущению человека, сумевшего выручить своего соседа из какой-то передряги, он вдруг почувствовал ни разу не испытанное им чувство состоятельности и значимости. Оно было настолько глубоким и непоколебимым, что Тихон даже внешне изменился.