Генриетта немного помолчала и продолжала:

— Она не могла понять того, что Джон гораздо выше и лучшетого образа, который она себе создала. Это был гордый и благородный человек,жизнь била в нем ключом, кроме того, он был прекрасным врачом. Он умер, и мирмногое потерял. А я — я потеряла единственного человека, которого любила.

Пуаро положил руку на плечо Генриетте.

— Да, — сказал он. — Но вы из числа тех, кто может жить скинжалом в сердце и продолжать улыбаться…

Она подняла на него глаза, и на ее лице появилась горькаяулыбка.

— Немного мелодраматично, вам не кажется?

— Это потому, что я иностранец и люблю громкие пышные фразы…

— Вы очень хорошо ко мне относились, месье Пуаро.

— С самого начала и до конца я вами восхищался.

— А теперь что нам делать, месье Пуаро? С Гердой?.. Пуаровзял сумку для рукоделия, принадлежавшую Герде, и высыпал ее содержимое настол. Там были разноцветные полоски и куски кожи, среди которых легко можнобыло различить те, что недавно были частями кобуры. Пуаро выбрал их и положилсебе в карман.

— Я возьму их с собой, — сказал он. — Бедной миссис Кристоубольше уже ничем нельзя помочь. Смерть мужа сделала ее безутешной, и версиясамоубийства будет доказана без труда…

— И никто никогда не узнает правды?

— Этого я не могу утверждать, — ответил Пуаро. — Я думаю,что когда-нибудь ко мне придет сын доктора Кристоу и потребует, чтобы я сказалему правду.

— И вы ему все скажете?

— Скажу.

— Нет!

— Да, мисс Савернейк! Вы не хотите, чтобы кто-то страдал, ноесть такие характеры, которые предпочитают знать правду, несмотря на огорчения,связанные с этим. Эта бедная женщина сама нам только что об этом рассказала — уТерри потребность все узнать. Как это ни тяжело, но правде следует смотреть вглаза.

Генриетта встала.

— Как вы считаете, месье Пуаро, мне остаться здесь или лучшеуйти?

— Я думаю, что было бы предпочтительнее, если бы вы ушли.

Она кивнула в знак согласия и, как бы говоря сама с собой,спросила:

— Куда же теперь идти? Что со мной будет без Джона?

Пуаро взял ее руку.

— Не говорите так, словно вы Герда Кристоу! Вы найдете себедело. Уходите, уходите отсюда! Ваше место среди живых.

Генриетта мчалась в сторону Лондона. Ее мысли занимали двавопроса, которые она непрерывно задавала себе.

Что делать? Куда идти?

В последнее время она непрерывно боролась, не давая себе ниминуты отдыха. Ее поддерживало дело, которое она должна была выполнить, дело,которое завещал ей Джон. Успешно ли завершилось это дело? Можно ответить «да» иможно ответить «нет», но как-то оно закончилось. И Генриетта чувствоваласильнейшую усталость.

Она вспомнила слова, сказанные ею в день смерти ДжонаЭдварду. Она как раз направлялась в павильон, чтобы нарисовать там на столе присвете спички Игдрасил. «Я бы так хотела отдаться своему горю», — сказала онатогда. Однако в тот момент она не могла позволить скорби овладеть собой. Еепризывало ее дело. Теперь она полностью могла предаться горю, больше ей делатьбыло нечего. От этой мысли она возмутилась так, что пожалела о том, что невыпила предназначенный ей яд.

Скоро она будет в Лондоне, в своей мастерской, там будетпусто и будет пусто всегда, потому что уже никогда больше Джон туда не придет.Он не будет ее дразнить, не будет между словами любви рассказывать ей о болезниРиджуэй, о своей борьбе с этим заболеванием, о мамаше Крэбтри и о госпитале,где она лежит.

Госпиталь? Вот куда она должна поехать!

Миссис Крэбтри лежала на узкой больничной койке. Онаповернула к посетительнице свое маленькое морщинистое лицо и внимательно ееразглядывала. Старушка оказалась именно такой, какой ее описывал Джон. Этокак-то ободрило Генриетту. Она представила себе, как у этой койки стоит Джон…

— Бедный доктор! — сказала миссис Крэбтри. — Это ужасно! Егоубили… Меня просто перевернуло, когда я об этом узнала. Наша медицинская сестрабыла очень любезна, она принесла все газеты, какие можно было достать. Там былифотографии: пруд, бедная жена покойного, эта леди Эндкателл, это ведь ейпринадлежит имение «Долина»… Не правда ли, очень загадочное дело?

В голосе миссис Крэбтри слышалось сожаление и некотороеудовлетворение. Она любила жизнь и красивые преступления. Такие сенсациипридавали вкус существованию. Генриетту это ничуть не раздражало. Джон понял бымамашу Крэбтри, понял бы ее отношение к смерти.

— Но я бы очень хотела, — продолжала старушка, — чтоб нашлиубийцу и чтоб его вздернули! Жаль, что теперь отменили публичные казни, оченьжаль! Я бы обязательно на это полюбовалась! Чтоб убить такого человека, нужнобыть последней тварью. Это был такой доктор! Один на тысячу! Такой знающий,такой милый… Он умел заставить засмеяться, когда тебе вовсе не до смеха… И чегоон только не говорил иногда… Для доктора я бы сделала все, что могу, все!

— Да, — прошептала Генриетта, — таким он был человеком!

— Здесь, в госпитале, все относились к нему с такимуважением — больные, санитарки, сестры, врачи, все! Он приходил… и как он могубедить, что скоро станет лучше!

— Вы скоро поправитесь, я в этом уверена!

По лицу миссис Крэбтри пробежала тень.

— К сожалению, я в этом не так уверена, как вы, милочка!Теперь у меня другой доктор — маленький и в очках. Он, наверное, добрый, но онникогда не смеется. У доктора Кристоу всегда была наготове добрая шутка. А какон со мной обращался, вы знаете? Я ему говорю: «Доктор, я больше не могу!» А онмне отвечает: «Да полно вам, миссис Крэбтри, такая, как вы, должна выдержатьприступ, и вы его выдержите! Я вижу, вы мне верите. Мы с вами, вы и я, мыдобавим в медицину новую главу!» Что я могла сказать ему на это? Он мог бызаставить меня пролезть через мышиную норку. Ему ни в чем нельзя было отказать!Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Очень хорошо!

В маленьких черных глазах миссис Крэбтри сверкнуло пламя.

— Извините меня, пожалуйста, вы случайно не его жена?

— Нет, — ответила Генриетта, — только друг.

— Да, это видно. Если мне можно задать вам этот вопрос, тоскажите, почему вы пришли ко мне?