Эркюль Пуаро сидел на скамейке, откуда хорошо был виденпруд. На тропинке показалась Генриетта. Заметив его, она сначала остановилась,но после минутного колебания подошла и села рядом.

— Добрый день, месье Пуаро, — сказала она. — Я была у васдома и не застала. Какой у вас торжественный вид! Еще бы, вы будете руководитьрозысками. Полиция проявляет большую активность. Что они ищут? Револьвер?

— Да, мисс Савернейк, это как раз то, что они ищут.

— И вы думаете, они его найдут?

— Да, уверен. Я не буду удивлен, если это случится оченьскоро.

Она вопросительно на него посмотрела.

— И вы знаете, где он находится?

— Нет, этого я не знаю. Но я уверен, что очень скоро егонайдут. Прошло уже достаточно времени с тех пор, как его ищут.

— Вы говорите очень странно, месье Пуаро.

— Это потому, что здесь происходят странные вещи. Вывернулись из Лондона довольно скоро, мисс Савернейк.

Черты лица Генриетты ожесточились, она желчно усмехнулась.

— Убийца всегда возвращается на место преступления, разве нетак? Ведь именно так говорят! Значит, вы все-таки убеждены в том, что Джонаубила я? Вы мне не поверили, когда я вам сказала, что не могу убить кого бы тони было.

Пуаро ответил не сразу.

— Мисс Савернейк, — сказал он задумчиво, — с самого начала уменя создалось впечатление, что это преступление или очень простое, такоепростое, что это может сбить с толку, или оно необычайно сложное. Очевидно, чтомы боремся с противником очень умным, с кем-то, кто способен все запутать дотакой степени, что каждый раз, когда нам кажется, что мы близки к истине, мыоказываемся в тупике. Мы боремся не с реальностью, а с чем-то подстроенным, сверсией, которую создали с большим умом, с тонкостью и хитростью. Все планынашего противника до сих пор были очень удачны.

— Я вам охотно верю, но не понимаю, какое я имею к этомуотношение?

— Эти планы, мисс Савернейк, задуманы и осуществляются умомсозидателя.

— И поэтому вы подумали обо мне? Последовало долгоемолчание. С нахмуренным лицом, куском карандаша Генриетта рисовала на белойскамейке какое-то фантастическое дерево. Пуаро смотрел на этот рисунок и вдругвспомнил фишки для игры в бридж, вспомнил то, что увидел на столе в павильоне…

— То же самое вы изобразили на своих фишках? — спросил он.

Генриетта перестала рисовать, как будто только осознав, чтоделает.

— Да, — ответила она улыбаясь. — Это — дерево, месье Пуаро,и называется оно «Игдрасил».

— Какое удивительное название!

Она все объяснила.

— Таким образом, — спросил Пуаро, — если вы что-тонепроизвольно рисуете, то у вас всегда получается Игдрасил?

— Да, это какая-то дурацкая мания!

— Сейчас вы его нарисовали на этой скамейке, в субботувечером на своей фишке, в воскресенье утром — на столе в павильоне…

Шутливо она спросила:

— Я его нарисовала на столе в павильоне?

— Да, этот рисунок там и сейчас.

— Значит, я это сделала в субботу после обеда.

— Ни в коем случае! Когда в воскресенье утром Гуджен принеснапитки в павильон, там этого рисунка не было. И в полдень этого рисунка там небыло на столе. Я задал ему этот вопрос, он хорошо это помнил, он былкатегоричен.

— Тогда я могла его нарисовать во второй половине дня ввоскресенье.

Пуаро отрицательно покачал головой.

— Этого не может быть! Полицейские всю вторую половину днявоскресенья возились около пруда, фотографировали, выуживали револьвер изпруда. Они ушли только поздно вечером. Если бы вы пошли в павильон, они бы васувидели.

— Вы правы, месье Пуаро. Я вспомнила, это было в воскресеньепосле ужина…

Пуаро довольно сухо прервал ее.

— В темноте обычно не рисуют, мисс Савернейк. Вы хотитезаставить меня поверить, что поздно вечером отправились в павильон и нарисовалиэто дерево на столе, хотя не могли видеть, что вы делаете?

— Месье Пуаро, — совершенно спокойно возразила она, — я вамсказала правду. Вы мне не верите. Это меня не удивляет. У вас — свое мнение.Можно мне его узнать?

— Я думаю, что вы пошли в павильон в воскресенье последвенадцати часов дня, то есть уже после того, как Гуджен отнес туда стаканы инапитки. Вы стояли у стола, за кем-то следили или кого-то ожидали и, как всегдабессознательно, взяли карандаш и нарисовали свой Игдрасил, даже не заметивэтого.

— Я не ходила в павильон в воскресенье утром, — возразилаГенриетта. — Я долгое время пробыла на террасе, потом взяла корзину, пошла всад и срезала там увядшие георгины. К пруду я спустилась не раньше, чем в часдня. Инспектор Грэндж может подтвердить, что именно так распределено было моевремя. До этого я не приближалась к пруду, а когда я туда пришла, в Джона ужевыстрелили.

— Вы так объясняете, мисс Савернейк. Игдрасил васопровергает.

— И вы настаиваете на том, что я была в павильоне и убилаДжона?

— Я ни на чем не настаиваю. Вы могли находиться там и могливыстрелить в доктора Кристоу — это одна гипотеза. Вы могли быть там и увидетьтого, кто убил. Это другая гипотеза. Или, наконец, кто-то, кто знает вашу маниювсегда бессознательно рисовать Игдрасил, был там и нарисовал его на столе,чтобы подозрение упало на вас. Это третья версия.

Генриетта встала и бросила на сыщика вызывающий взгляд:

— Вы продолжаете думать, месье Пуаро, что я убила Джона. Ивам кажется, что вы сможете это доказать. Я говорю вам, что доказать это вы несможете! Никогда! Никогда!

— Вы считаете себя умнее?

— Вы не сможете этого сделать!

Генриетта повернулась и быстрым шагом удалилась по тропинке,ведущей к пруду.

Грэндж зашел к Пуаро, и тот предложил ему выпить чашку чая.Чай был именно таким, как представлял себе Грэндж, — очень слабым.

«Иностранцы не умеют заваривать чай, — подумал он, — ибесполезно пытаться их этому научить». Но он с видом мученика проглотил напиток.В такие мрачные дни, как этот, еще одна неприятность принесла ему горькоеудовлетворение.