— Эдвард, я сожалею, но…

Губы у нее дрожали, хотя она старалась говорить спокойно.

— Я должна вам сказать, Эдвард… Я не могу выйти за васзамуж! Мы не будем счастливы…

— Но, Мидж, я уверен, что в Айнсвике…

Она его прервала:

— Но не могу же я, Эдвард, выйти за вас замуж исключительноради Айнсвика! Вы должны меня понять, Эдвард!

Он вздохнул.

— Да, Мидж, я понимаю, что вы хотите сказать… Наверное, выправы!

— Вы были добры ко мне, Эдвард, очень, очень добры, но мы небудем счастливы!

У нее была маленькая и туманная надежда, что он будетвозражать, попытается убедить ее в том, что она ошибается, но ничего подобногоон не сделал. Да, в этот момент Генриетта была между ними!

— Мы не будем счастливы, — тихо повторил он.

Ее сердце сжалось. Она всегда будет любить Эдварда, а онвсегда будет любить Генриетту. Как ужасна жизнь, как она отвратительна! Миджсняла с пальца кольцо и протянула ему.

— Оно очень красивое, Эдвард!

— Я бы предпочел, чтобы вы оставили его у себя, Мидж! Вы бымне этим доставили удовольствие.

Она покачала головой.

— Нет, Эдвард, это невозможно.

Он печально улыбнулся.

— Это кольцо я никогда никому не отдам, вы должны это знать!

Она улыбнулась ему в ответ. Ей хотелось плакать.

Эркюль Пуаро принимал визит третьей дамы. У него ужепобывали Генриетта и Вероника, сейчас в гостиной сидела леди Эндкателл.

Она улыбнулась и, казалось, была в восторге от того, что еговидит, Люси была похожа на фею, которая снизошла к простому смертному, и Пуароспросил себя, как эта женщина, уже не первой молодости, сумела сохранить этомагическое очарование, несмотря на белые волосы и морщинки на лице. В ней,казалось, не было ничего земного, она резко отличалась от всех.

— Месье Пуаро, — сказала она кротко очень приятным голосом,— у меня к вам небольшая просьба!

— Я внимательна вас слушаю, дорогая леди.

— Я бы хотела поговорить с вами о докторе Кристоу.

— О докторе Кристоу?

— Да. Мне кажется, что настало время покончить с этойисторией. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Не стал бы этого утверждать, мадам!

С восхитительной улыбкой она положила свою маленькую, оченькрасивую ладонь на руку Пуаро.

Дорогой месье Пуаро, вы прекрасно меня понимаете.

Полиция еще некоторое время будет продолжать искать, комупринадлежат отпечатки пальцев на револьвере, потом они потеряют терпение иперестанут этим заниматься. Но я очень боюсь, что вы, вы не отступите!

— Вы совершенно правы! — сказал Пуаро.

— Я в этом не сомневаюсь и поэтому я здесь! Вы ведь хотитезнать правду! Это так?

— Да, я действительно хочу знать правду!

— Я вижу, месье Пуаро, что я выразилась недостаточнопонятно! Мне бы очень хотелось узнать, почему вы не хотите отступиться от этогодела. Вы ведь не считаете, что убийцу обязательно нужно повесить? Вы не можетеодобрять такой средневековый пережиток, как повешение! Вы просто хотите знатьправду! Вот я и хочу вас попросить… И в случае, если вы сочтете себяудовлетворенным…

— Правильно ли я вас понимаю, леди Эндкателл? Вы хотитесообщить мне правду?

Она утвердительно кивнула. Он продолжал настаивать:

— Значит, вы знаете правду?

Она раскрыла большие удивленные глаза.

— Ну да! Конечно! И уже давно! Я хотела бы вам всерассказать, и мы могли бы с вами согласиться… вы и я… что дело полностьюзакончено.

Она снова ему улыбнулась.

— Решено, месье Пуаро?

Столько очарования было, в ее улыбке, что Пуаро почувствовалогромное желание отказаться от дальнейшего расследования просто потому, что этодоставило бы удовольствие леди Эндкателл. Ему потребовалось настоящее усилие,чтобы ответить:

— Нет, мадам, это не решено!

Наступило долгое молчание. Затем леди Эндкателл встала ипросто спросила:

— Я спрашиваю вас, месье Пуаро, действительно ли вы себе всепредставляете? Отдаете ли себе отчет в том, что вы делаете?

Мидж услышала, как открылась дверь — без всякого сомнения,это была дверь комнаты Эдварда. Затем она услышала шаги в коридоре и узнала их— это шел Эдвард. Она зажгла свет и при свете настольной лампы взглянула начасы — было без десяти три. Для чего Эдварду в такое время спускаться полестнице на первый этаж? Это было странно.

Они все легли спать рано — около половины одиннадцатого.Заснуть она не могла. Она не плакала. Она лежала с широко раскрытыми сухимиглазами и слушала, как в гостиной каждые полчаса бьют старинные часы.

Она переживала свое горе. Добровольно и навсегда оналишилась Айнсвика, своего дорогого Айнсвика, который мог бы стать ее домом,если бы она этого захотела. Но лучше остаться одной, лучше вести мрачную итоскливую жизнь без всякого интереса, чем жить даже в Айнсвике, с Эдвардом ипризраком Генриетты. Во время разговора с Эдвардом там, в лесу, она открыла всебе чувство ревности. Между прочим, Эдвард ни разу не сказал, что любит ее. Онговорил о привязанности, о детских воспоминаниях, ни о чем другом… Это она быеще могла принять. Но можно ли заставить себя жить с человеком, чье сердцепринадлежит другой? Жить с Эдвардом, если его мысли всегда будут устремлены кГенриетте?

Но почему он в это время спускается по лестнице? Эта мысльтак взволновала Мидж, что она встала. Она накинула халат, взяла карманныйфонарик и вышла в коридор. Везде было темно. Мидж нагнулась над периламилестницы. На первом этаже света тоже нигде не было.

Она спустилась по лестнице. В холле, после некоторогоколебания, она включила свет. Везде было тихо. Все двери были закрыты. Где-тоже должен быть Эдвард! Где же он?

Вдруг она почувствовала легкий запах газа. Она направилась всторону чуть приоткрытой двери. В коридоре запах газа был сильнее. Еще сильнееэтот запах был в кухне. При свете своего фонарика она увидела Эдварда. Он лежална полу, засунув голову в газовую печь. Все горелки были открыты.