Мидж не относилась к числу людей, которые теряют голову. Онапобежала к окну и постаралась его открыть. Это ей не удалось. Тогда онаобернула руку тряпкой и разбила стекло. Стараясь не дышать, она закрыла краны иосвободила Эдварда. Он был без сознания. Дыхание его было неравномерным ипрерывистым. Она подтащила его к разбитому окну, стала на колени и подложиларуки ему под голову. Сначала очень тихо, а потом все громче, с отчаянием, онаповторяла:

— Эдвард!.. Эдвард!..

Он зашевелился, застонал, открыл глаза и прошептал елеслышно:

— Газ…

— Я знаю, дорогой, но почему?.. Почему?..

Он весь дрожал, руки у него были холодные, просто ледяные.Он смотрел на нее, и постепенно на лице его появилось выражение радостногоудивления.

— Мидж?

— Да, — сказала она, — я слышала ваши шаги в коридоре,слышала, как вы спустились по лестнице, и, сама не знаю почему, пошла за вами.

Он вздохнул.

— Это был бы самый лучший выход!..

Мидж все поняла. Она вспомнила тот разговор в день смертиДжона. Леди Эндкателл рассказывала об одной популярной газете. Она говорила,что там часто сообщают о бедных женщинах, кончающих свою жизнь самоубийствомпри помощи газа.

— Но, Эдвард, почему?

Он горько усмехнулся.

— Почему? Потому что вся моя жизнь — это одна сплошнаянеудача. Потому что ничего стоящего я никогда не сделал. Такие люди, как ДжонКристоу, чего-то добиваются в жизни, ими все восхищаются, их любят. Я — ничто!Зачем мне жить? Я получил по наследству Айнсвик, и у меня есть средства ксуществованию. Если бы не это, я бы пропал. Я не умею ничего делать, я никогданичего не делал. Как писатель я ничего не стою. Генриетте я не нужен, да никомуя не нужен! Когда мы сидели с вами в том ресторане на Беккерлей, я подумал… Выже сами это знаете. Даже Айнсвик не мог вас привлечь к тому, чтобы разделить сомной жизнь. Никому я не нужен! Я решил, что лучше всего со всем этим покончить…

Она быстро возразила:

— Но, мой дорогой, вы же ничего не поняли! Это же из-заГенриетты… Я думала, что вы всегда ее любили и всегда будете любить…

— Генриетта? — его почти не было слышно. Он с дрожьюдобавил:

— Как холодно!

— Эдвард, мой дорогой!

Она прижалась к нему, стараясь отдать ему свое тепло. Он ейулыбнулся.

— Как это чудесно, Мидж, вы меня отогреваете!

Ему было холодно, и она его согрела. Эта мысль мелькнула,как озарение, она ее поразила. Эдвард уже ни на что больше не надеялся. Он порвалс обществом живых, он жил в полном одиночестве. Ему необходимо было тепло, иэто тепло могла дать ему только она одна.

Пусть Эдвард грезит о далекой и неприступной Генриетте,какое это имеет значение? Ему нужно другое — живое тепло, участие, любовь — всеэто ему может дать только она одна.

Он посмотрел на нее, склонившуюся к нему, и тоже многоепонял. Та Генриетта, которую он, казалось, так любил, была юной девочкойсемнадцати лет. В сегодняшней Генриетте от той девочки уже не осталось ничего.С Мидж все совсем иначе! Ее лицо совсем близко, она такая, какая есть вдействительности. Он любил ее. Именно такой он ее понимает, и он всегда будетее любить — и тогда, когда ее черные волосы станут седыми.

— Мидж, — сказал он тихо. — Я вас люблю! Пожалуйста, непокидайте меня больше никогда!

Губы их встретились…

— Как это забавно! — воскликнула она. — Мы сидим здесь накаменном полу кухни, отравленной газом, а у меня такое впечатление, словно я враю!

— У меня тоже! — сказал он. — И мне кажется, что я теперьостанусь там до конца своей жизни.

Мидж как разумная женщина произнесла мудрые слова:

— Может быть, нам лучше пойти и немного поспать? Скоро ужечетыре часа. Как нам объяснить Люси это разбитое окно?

Она применила метод самой леди Эндкателл. В шесть часов утраона проникла в спальню Люси, разбудила ее и коротко и точно рассказала ей обовсем. Леди Эндкателл была, как всегда, великолепна: она поздравила Мидж,заявила, что она именно такая жена, какая необходима Эдварду, затем добавила,что все происшедшее доказывает — настало время перевести кухню в «Долине» наэлектричество. Мидж вернулась к себе в комнату, оставив Люси в прекрасномнастроении. Леди Эндкателл была довольна всем — и самой собой, и Мидж сЭдвардом — они будут жить в Айнсвике; следствие закрыто, а месье Пуаро — этотмаленький человечек, несмотря ни на что, все же очень симпатичен!

Вдруг у нее в голове мелькнула такая тревожная мысль, чтоона даже села в кровати.

Вот об этом она не подумала!

Люси встала и направилась в комнату Генриетты. Путь былкоротким, но Люси уже начала мысленно вести разговор и высказывать свое мнение,прежде чем предстала перед Генриеттой. Войдя, она продолжала вслух:

— …и я подумала, дорогая, что это вы упустили из виду!

Генриетта никак не могла проснуться и что-то соннопроворчала.

— Я понимаю, — говорила между тем Люси, — сейчас еще оченьрано, но ночь была чрезвычайно беспокойной: Эдвард и газовая печь, Мидж и окнов кухне, мой разговор с месье Пуаро…

— Вы не думаете, Люси, что все это может подождать?

— Меня беспокоит эта кобура!

— Кобура? Какая кобура? — теперь Генриетта совсемпроснулась.

— Кобура от револьвера, дорогая! Ведь он был в кобуре, а еене нашли. Пока еще никто не догадался заняться ее поисками, но все возможно…

Генриетта вскочила.

— Эта поговорка, — воскликнула она, — очень правильна:«Нельзя все предусмотреть».

Лежа в постели, Герда думала…

Хорошо, что у нее стала меньше болеть голова, хорошо, чтоона со всеми не поехала на этот пикник и осталась дома одна.

Элси была с ней очень мила, особенно вначале. Ей приносилизавтрак в постель, предлагали самое удобное кресло, запрещали делать то, чтомогло бы ее утомить, — в общем, ее жалели, и она разрешала себя жалеть инежить. Ей хотелось ни о чем не думать и все забыть. Но приближались время,когда нужно будет снова жить обычной, нормальной жизнью. Ее уже начинаютторопить, уже занимаются хлопотами о ее будущем существовании. Уже несколькораз Элси теряла терпение и упрекала ее за медлительность, за то, что она не всесразу понимает… Как это было раньше, до того как ее увез Джон, ее снова будутсчитать глупой и неуклюжей. А Джона уже нет, чтобы сказать, как тогда: «Я вамизаймусь…»