Обещание? Угроза? Правда? Вероятно, и то, и другое, и третье, в зависимости от того, как слушать.

– Может быть, – вздыхает Пенелопа. – Но ты хочешь убить моего сына.

– Нет.

– Перестань. Мы ведь говорим честно, в темноте, как хотела Леанира.

Леанира смотрит в пол, лицо у нее горит, как лампада в ее руке.

Андремон колеблется, потом на его губах медленно расцветает улыбка.

– Ну хорошо. Да, было бы проще убить его. Но если ты сегодня пообещаешься мне, то я отправлю его в изгнание. Отошлю к Нестору или к Менелаю – пусть учится, получит благоприятную возможность проявить себя. Я не наврежу ему.

– Не навредишь? – задумчиво говорит она. – Как думаешь, сколько времени ему понадобится, чтобы собрать войско, вернуться и начать воевать с тобой? Год? Может, два?

– Это будет его решение. Не мое.

– Давай не будем притворяться, что он примет какое-то другое решение. Нет, ты изгонишь его, а он вернется и попытается тебя победить. И тогда, если ты, защищаясь, убьешь его, я все равно потеряю сына. А если он нападет на тебя и убьет, то после этого с большой долей вероятности обратит свой меч против меня за то, что я, предав его отца, посмела возлечь с другим мужчиной, и тогда моя жизнь не будет стоить ломаной драхмы. Пример Клитемнестры в этом смысле очень показателен. Как ни крути, изгнание – это всего лишь отложенная смерть. Антиной, конечно, просто подошлет к моему мальчику убийц. Я не ставлю тебе это в укор. Я просто говорю, что некоторые поступили бы именно так.

– Некоторые, может быть, и поступили бы, – отрезает он. – Но я воин, а не какой-то лживый сын землепашца.

– Ах да, воин. Сильный, способный защитить меня, когда грянет война.

– Я защитил бы тебя, – говорит он. – Не только потому, что ты царица. Я защитил бы женщину.

– Спасибо, я рада это слышать.

Она замолкает, и молчание это странно для Андремона. Он не привык ждать, пока кто-то выскажет свое мнение, тем более если это женщина, от ответа которой зависит его судьба. Наконец он резко произносит:

– Ну, мы договорились?

– Что будет с Леанирой, если ты станешь царем? – спрашивает Пенелопа.

Леанира вздергивает голову, сузив глаза. Андремон удивленно смотрит на нее, как будто забыл, что она вообще здесь стоит.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты оставишь ее своей наложницей?

Он открывает рот, чтобы возмутиться, начать отнекиваться, но ничего не говорит. Пенелопа улыбается.

– Если бы я сказала, что выйду за тебя замуж, но ценой тому Леанира, ты бы заплатил эту цену? Я не к тому говорю, будто ожидаю, что ты будешь мне верен. Несомненно, с течением лет – если мы оба останемся живы, конечно, – ты захочешь ублажать себя с более юными и сочными. Но не с ней.

Андремон снова бросает взгляд на служанку, ее глаза горят, как яркие угли, они устремлены уже не в пол, а на лицо Пенелопы.

– Что ты предлагаешь?

– Продай ее. Мне все равно куда. Мне нет дела, с кем спят мои служанки, мне нужно, лишь чтобы они были верны мне. Троянка верна тебе, а не мне, и поэтому я в ней больше не нуждаюсь.

– А если я откажусь?

– Тогда ты никогда не возляжешь со мною на брачное ложе, – просто отвечает Пенелопа. – Амфином тоже хорошо умеет управляться с копьем и может собрать воинов. Он вряд ли сможет победить тебя в честном поединке, но я устрою, чтобы честного поединка между вами не вышло. Ну же, будь разумен, это сходная цена за Итаку. Откажись от служанки, отошли ее на какой-нибудь хутор, и ты царь.

– Я сделаю ее свободной.

– Нет, – отвечает Пенелопа, рассматривая ногти так, будто внезапно увидела на них какое-то пятнышко, – не сделаешь.

– Я поклялся, что освобожу ее.

– Тогда придется нарушить эту клятву. Я уверена, что это будет несложно. Она всего лишь рабыня.

Тут Андремон начинает ходить туда-сюда. Несколько шагов налево. Несколько шагов направо. Зевс тоже раньше так вышагивал, размышляя о великих и важных делах. Ему казалось, что само это действие – двигаться, ходить – заставляет его казаться умнее, чем если бы он просто стоял, приоткрыв рот, подняв глаза и задумавшись. Вождь должен выглядеть так, будто его мысль – живая, сильная вещь, которая наполняет все его тело, всю его мощь. Многие тратят больше энергии на то, чтобы изобразить мыслительную деятельность, чем на мышление как таковое.

Чего у Афины не отнимешь – она не боится просто думать стоя.

Андремон приходит к решению, оно драматичное, и он выпячивает подбородок, раздувает грудь и не смотрит Леанире в глаза.

– Хорошо, – говорит он. – Ради Итаки. Ради царства. Договорились.

Леанира не ахает, не сгибается пополам от боли. Разбитая надежда впивается осколками, но она этого ждала. Просто снова началась та жизнь, которая, как она знала, предначертана ей; это должно было кончиться и кончилось. Просто все стало как было. Надежда была мерцающим, обманчивым призраком, обманщицей. Леанира прикрывает глаза и, вздохнув тише шепота, отпускает ее.

Андремон не смотрит в ее сторону, делает шаг к Пенелопе – может, чтобы схватить за руку, а может, о ужас, скрепить сделку поцелуем. Она отступает, подняв ладонь.

– Есть еще кое-что, – говорит она, а он со свистом выдыхает воздух сквозь сжатые зубы. – На наши берега нападают иллирийцы. Каждое полнолуние. Сначала Лефкада, потом Фенера. Они, похоже, знают, где что находится в моем царстве, а также куда ударить, где наши уязвимые места. Ходит слух, что в Фенере им кто-то помог: стоял на скалах и показывал, куда плыть. Конечно, они могли получить сведения от тех многочисленных купцов и торговцев, что проходят через мои гавани, но я подозреваю, даже уверена, что они получают их из более близкого источника. И я спрашиваю себя: почему они нападают и ничего не требуют? Даже иллирийцы знают, как играть в эту игру: ее смысл – получить деньги за то, чтобы не нападать, а не по-настоящему ставить под угрозу свою жизнь в морском походе. Где же предложения, попытки продать мне защиту моих подданных в обмен на мои немногочисленные богатства? И я замечаю, Андремон, что ты настойчивее всех хотел поговорить со мной.

– Я никогда не был терпелив, – отвечает он. – На Итаке должен быть царь.

– Ты нетерпелив, да, то-то и оно. Терпение – это очень непростое дело. Остальные готовы постепенно делать меня нищей, пожирая все, что у меня есть, готовы пить мое вино и сношать моих рабынь до тех пор, пока мое терпение не истощится. Но не ты. Что, интересно, смог бы ты сделать, чтобы… ускорить дело? Ты ведь воевал под Троей, знаешь многих воинов, которые и сами голодны, и жадны теперь, когда война закончена. Я предполагаю, было бы достаточно несложно нашептать им, что здесь есть чем поживиться. Либо выгода от легкого грабежа и удачных набегов, либо выгода от откупа, который я должна буду