как-то исправить ущерб, нанесенный этим бездарным ведением дел!

Шагает он хорошо, тут ничего не скажешь. До самой двери Электры он добирается, ни разу не споткнувшись и не расквасив нос. Старики и женщины смотрят, как он уходит, и наконец Медон поворачивается к Пенелопе и бормочет:

– Мне предпринять что-нибудь?

– Нет, – вздыхает она. – Хуже он не сделает, а Электре, может быть, понравится слушать униженные извинения от кого-нибудь помоложе. У меня же болит голова, и я пойду к себе в покои, дабы… – Она ищет слова, помахивает пальцами в воздухе, как маленький ткач на потолке.

– Подумать о своих женских горестях? – предлагает Медон. – Полежать, преисполняясь молчаливой боли и траурного страдания?

– Да. Именно. Спасибо.

Она поворачивается, чтобы уйти, но тут Медон наклоняется к ней.

– Завтра полнолуние.

– Я знаю.

– Ты должна поговорить с сыном.

– Да? – Прилив паники, миг непонимания. Что еще она упустила? Чего еще она не видит, что еще попало в то слепое пятно, которые составляет ее сын?

– Пейсенор собирается стоять дозором на скалах со своим ополчением. Если разбойники нападут снова…

– А, понятно.

– Ему очень не повезет, если он встретится с врагом. Но именно это он намерен сделать.

– Что… как ты думаешь, что мне ему сказать? – Всего на мгновение возвращается та девочка, которую знал Медон, проглядывает сквозь лицо царицы. В ее голосе нет насмешки, нет колкости; она не смотрит ему в глаза.

– Скажи, что ты им гордишься, например. Что он очень храбрый.

– А я горжусь? Ты… ты бы сказал именно это?

Медон гладит себя по животу, словно это поклон.

– Ты ведь его мать. Наверняка что-нибудь придумаешь.

Глава 28

Электра говорит:

– Мой брат немедленно отправится на двух кораблях на Гирию и будет спрашивать там о нашей матери. Я останусь на Итаке.

– Конечно, оставайся так долго, как хочешь. Мы готовы служить чем можем. Я отправлю припасы на корабли твоего брата и…

– Боги с нами, – резко отвечает Электра. – Он ее найдет.

А если не найдет, то Менелай в Спарте потирает руки и думает: «Ням-ням, гляди-ка, в Микенах нет царя, какая трагедия, надо же, какая неприятность приключилась с землями, принадлежавшими моему брату, ням-ням-ням».

– Для нас честь служить царю, – говорит Пенелопа и на миг почти забывает, что она взрослая женщина и царица и ей не по чину кланяться Электре и молчаливому мальчику рядом с нею.

Вечером она посылает Эос на хутор Семелы.

Сама она остается во дворце, ткет саван Лаэрта. Женихи рядами сидят в зале. Взгляды Электры обжигают их, как удары кнута, и они не орут, не поют пьяных песен и с удивлением понимают, что этой обсыпанной пеплом девочки они боятся больше, чем ее уехавшего брата.

Как только Эос переступает порог хутора Семелы, Клитемнестра встает и резко спрашивает:

– Где Пенелопа? Где мой сын?

– Царица во дворце, развлекает твою дочь, – негромко отвечает Эос, сложив руки перед собой. Клитемнестра фыркает: развлечь Электру мало кому удается, а если и удается, то редко так, как он намеревался. – Твой сын отплыл на север, до него дошли вести, что тебя видели на Гирии.

– В самом деле? Он поверил?

– Ему показали твой перстень. Перстень, который ты отдала Гилласу.

У Клитемнестры великолепные брови, прекрасно подходящие для того, чтобы выгибаться.

– А наша уточка не такая уж и дурочка. Так когда я отплываю?

– За пристанью все еще следят микенцы. Теперь их меньше, часть отправилась с Орестом, но воин Пилад остался с Электрой.

– Почему? Почему она осталась?

Эос сжимает губы на маленьком напряженном лице: ответа у нее нет. Это волнует ее, но если царица не говорит об этом, то и она не станет. К счастью, Клитемнестра тут же отвлекается на другое, и ни одна не успевает поразмыслить над вопросом.

– Электра не может следить за всем островом. Любому известно, что ваш островок – прибежище для контрабандистов и разных преступников.

– Завтра полнолуние. Завтра никто не поплывет.

– Почему? Разве это не самое подходящее время?

– В полнолуние приходят морские разбойники.

Клитемнестра наклоняется вперед с внезапным любопытством, глядя на мраморную стену немигающего лица Эос.

– Разбойники? Это вот те ваши якобы иллирийцы?

– Они нападают в полнолуние.

– А, ну конечно. Но они должны были уже прислать гонца с выгодным предложением. Пенелопе нужно откупиться от них. Почему она не откупилась?

Эос молчит. Эос давно научилась молчать.

– А может, цена слишком высока? – шепотом спрашивает Клитемнестра. – Может, ценой они ставят все царство, а? Кто-то из женихов бедокурит? Может, какой-нибудь статный, сильный мужчина подошел к Пенелопе и сказал: «Выходи за меня, и я обещаю, что все неприятности закончатся»? Так и было, да? Какая прелесть. Знаешь, если бы я была царицей Итаки, я бы отвела его к себе в спальню, пообещала бы ему исполнить все его желания, а потом воткнула бы ему нож в глаз и выкинула тело в море. Трагический несчастный случай, сказали бы все. Я бы заплатила поэтам, чтобы они так сказали.

Эос кивает, думая об этом, разыгрывая сцену перед внутренним взором, а потом спрашивает:

– И насколько успешно это получилось у тебя?

Клитемнестра заносит руку, чтобы ударить служанку так, чтобы та полетела кубарем через всю комнату, но Семела перехватывает ее кулак до того, как она успевает нанести удар, и медленно качает головой. Потом отпускает и роняет ее запястье, и Клитемнестра падает вместе с рукой, снова сваливаясь в кресло.

– Скоро, – говорит Эос. – Когда луна будет не такой яркой.

Она еще мгновение смотрит на упавшую царицу, потом разворачивается и уходит.

Глава 29

Заря над Итакой. Последняя заря перед ночью, что будет озарена толстой и полной луной.

В небе нет облаков, и это обидно, потому что ничто не прикроет света полной луны – дара богов, помогающего мореходам. На холме за хутором Эвмея Телемах делает шаг назад, уходя от взмаха меча Кенамона, но египтянин продолжает наступать.

– Если ты отступаешь, я буду наступать! – гаркает он. – Я буду наступать до тех пор, пока отступать тебе станет некуда! Отступай только тогда, когда готовишь ловушку, двигайся!

После, уставшие и потные, Кенамон и Телемах сидят на берегу ручья, выше по течению от того места, где в чистую воду суют мокрые пятаки свиньи Эвмея, и египтянин стаскивает хитон, плещет себе водой в лицо и в подмышки, опускает ноги в воду и вздыхает; Телемах не уверен, что его тощая тушка будет хорошо смотреться рядом с крепким телом взрослого мужчины, но, поколебавшись мгновение, тоже разоблачается, и вот они сидят рядом. Наконец Кенамон говорит:

– Сегодня полнолуние.

Телемах кивает, но не отвечает.

– Боишься?

Телемах качает головой и, к своему изумлению, чувствует легкий тычок в плечо.

– Не дури, парень! Конечно, боишься. Ты думаешь, твой отец не боялся каждый раз, когда шел в бой? Тот, кто боится, увидит копье, летящее ему в глаз. Тот, кто боится, выберет верное место и время для удара. Все вот это… – Кенамон обводит широким жестом раскиданное кругом оружие, – не для того, чтобы научить тебя, как пользоваться мечом или щитом. А для