Женщины переглядывались и пожимали плечами. Нет, они даже мысли не допускали, что она одна из них, и, очевидно, предполагали, что их дурачат.

И только Молли открыла рот, чтобы наконец назвать своё имя, как над толпой пронесся радостный крик:

— Мамочка Молли? О, мамочка Молли!

И сквозь плотные ряды, бесцеремонно расталкивая всех локтями, стала торопливо протискиваться белокурая молодка Стэйси. А женщины загалдели; имя «Молли» летало меж ними с самой разной интонацией: от изумленной до недоверчивой.

Стэйси выскочила из толпы и бросилась на шею своей старшей подруги. Бывшие матки с изумлением глядели на это: среди них не было принято столь бурно выражать своё отношение друг к другу.

— Мамочка Молли, мамочка Молли! — повторяла Стэйси и продолжала виснуть у той на шее.

Женщина не сопротивлялась и обнимала её в ответ — ей было очень радостно, что хоть кто-то её узнал. А по Стэйси она успела соскучиться — и это, кстати, тоже было открытием, ведь прежде, зная о своей обреченности, они не могли иметь прочных эмоциональных связей.

— Какая ты красивая, мамочка Молли! — продолжала щебетать Стэйси, чуть отступив и оглядывая старшую подругу с ног до головы восхищенным взглядом. — Расскажи, как там? Как тебя лечили? А ты видела того безбородого мужчину, который мне приснился?

— Стэйси, солнышко, — ласково сказала Молли, и та даже зажмурилась удовольствия, услышав такое неслыханное обращение, — непременно расскажу. Я вас больше не покину, и у нас с тобой будет куча времени, чтобы наговориться. А сейчас я хочу обратиться ко всем…

Она подняла руку вверх, призывая толпу к вниманию. Стэйси осталась стоять по её левую руку.

Женщины затихли. Теперь уже никто из них не сомневался, что это действительно мамаша Молли. И если так поразительно изменился её облик, то ведь голос-то остался прежним…

— За те несколько дней, что я пребывала за пределами нашего мира, я получила многие знания, — говорила она, и ей внимали в полной тишине, ловя каждое слово. — И теперь я знаю, как обустроить нашу жизнь. В мире тех людей, что освободили нас от власти демона, я научилась многому, смогла познать себя и открыть в себе силу, о которой прежде не догадывалась. И я говорю вам: эта сила есть в каждой из вас! Слуги демона, которым была нужна от нас покорность, сделали все, чтобы эта сила никогда не прорвалась наружу. Мы были не людьми, а безмолвными животными, предназначенными до скончания веков питать демона. В нас веками уничтожали человеческую сущность, выдавая за истину чудовищный обман. Но теперь все старое ушло без следа! Я научу вас быть свободными. Вы будете жить в гармонии, и не будет пределов для вашего разума. Весь этот мир — наш. Нет ни хозяев, ни рабов, ни господ, ни надзирателей. Каждая — повторяю, каждая — получит признание и уважение только за то, что она Человек! И по-другому не будет. Никогда. Ваши ещё не рожденные дети принадлежат вам, их никто не заберет у вас, если вы этого не захотите. Вы можете воспитывать их сами! И вам в этом помогут, и обеспечат, ибо в нашем новом мире человеческая жизнь — самая большая ценность! Забудьте о смерти, сестры мои! Её большем нет. Вы легко привыкнете к новому существованию, ведь будет оно легким и радостным.

Голос её крепчал, сила и убежденность звучали в нём, и эти вибрации глубоко затрагивали души несчастных женщин, не видевших в своей жизни никакой отрады; души эти, чистые, не запятнанные пороком, открывались навстречу этим словам, и тянулись они к Молли, и доверяли ей, и верили ей — ведь была она одной из них, и вот, с ней произошли чудесные перемены… И каждая мечтала о такой перемене, и тоже хотела обрести эту силу и убежденность…

— Я не покину вас, дорогие сестры! — продолжала Молли свою речь. — Я люблю вас! И хочу, чтобы и вы познали любовь. Нет больше страха — так откройте же сердца свои для любви! Не глушите в себе его порывы. Любовью мы сделаем этот мир прекрасным. Я научу вас всему, что я узнала. И ещё я скажу вам: просто слушайте себя… И тогда вы почувствуете то, что всегда было в вас — самое прекрасное и светлое, которое невозможно уничтожить — оно вечно. Слушайте, говорю я вам!

И вся толпа замерла, и каждая начала прислушиваться к себе. И даже Ронга, подняв глаза к небесам, сосредоточенно слушала что-то внутри себя, и стремительно распрямлялась в ней какая-то пружина, выталкивая прочь то, что поколениями держалось под спудом — все тёмное, мрачное, безнадежное…

Дул прохладный ветерок, грело ласковое солнце, весело пестрели маргаритки на клумбах. Пятьсот беременных женщин стояли на утоптанном клочке земли, впервые направив свой взор в глубину собственной сущности — и, освобождаясь от гнета, сбрасывая ненужные оковы, расправляя белые крылья, души их устремлялись в головокружительный полет…

Они пробуждались.

11 мая 1918 года, вечер (время ужина), полоса отчуждения КВЖД, город Харбин, особняк управляющего КВЖД Д. Л. Хорвата

Камилла Альбертовна Хорват-Бенуа, дочь архитектора Альберта Бенуа, знатная благотворительница и даже пианистка

У Камиллы Альбертовны в доме всегда и во всём царил безупречный порядок. Малейшее отклонение от этого порядка выводило из равновесия её педантичную натуру. Она всегда строго следила, чтобы вещи стояли на своих местах, а еда подавалась в строго установленные для этого часы. Прислугу за оплошности она обычно в сердцах распекала, однако довольно быстро остывала. В общем-то она была добродушной женщиной, доброй христианкой. Ей нравилось ощущать свою нужность — семье, обществу. Стремление к благотворительности являлось её неотъемлемой чертой, да и в молитвах своих она никогда не забывала попросить у Господа благодати для всех сирых и убогих. Шестерых детей своих она обожала, и опекала несколько больше, чем это было необходимо, впрочем, не чрезмерно. Все её отпрыски сейчас пребывали в том периоде жизни, в каком юную душу требуется направлять, отсекая вредные виляния. Период этот бывает, когда дитя уже не ребёнок, но ещё и не взрослый человек — примерно от десяти и до двадцати лет. Камилла Альбертовна не была поборницей той идеи, что девочек нужно отдавать замуж пораньше. Она сама помнила себя восемнадцатилетней — ну сущий ребёнок.

Камилле Альбертовне недавно исполнилось сорок. Это была темноволосая женщина, слегка грузноватая, с карими глазами, невысокого роста. Она никогда не блистала красотой, но имела довольно приятную, располагающую к себе наружность. Она не была из тех кумушек, что любят поговорить ни о чём. Говорила она