Милект садится мне на плечо и утыкается клювиком в ухо. Но легче от этого не становится.

Лей продолжает двигаться вдоль доски, одним концом выдвинутой за борт. Она встречается со мной взглядом. Песню смерти ей уже не спеть. Бело-голубая цепочка света, оставшаяся после удара кнутом, скользит по горлу и рукам пиратки, придавая ее коже сияние.

С дрожащими руками и содрогающейся грудью Лей останавливается на краю доски.

Она смотрит только на Заль.

Затем открывает дверцу у себя в грудной клетке и достает оттуда канура – черно-белую сороку, такую же старую, как и она сама.

Заль подходит к ней, протягивает вперед руку с изящными синими пальцами и, глядя ей в глаза, с холодной улыбкой сталкивает ее с доски.

Лей падает спиной вниз, отпуская свою птицу в небо. Песня смерти, поет птица, одна, и обжигающие ноты звучат диссонансом. Падать, ломаться сломанный яркий свет падать, падать.

Я с трудом держусь на ногах. За бортом показывается стервятник. Он смотрит на меня, размахивая крыльями.

Сорока продолжает петь.

Затем вместо заключительного аккорда она издает жуткий бессловесный вопль отчаяния. На него откликается Кару.

И тут ее хватает стервятник.

Мертвечина, хрипит другой стервятник перед тем, как броситься вниз. Подбежав к бортику, я вглядываюсь в клубы тумана, обволакивающие корабль. Сначала не видно ничего, потом показывается клочок ткани. Он такого же цвета, как куртка Лей Фол.

А следом – мелкие брызги крови, которые кружат в воздухе, окрашивая облака, а потом исчезают.

Мой желудок сжимается в комок.

Проходя мимо, Заль говорит:

– Однажды ты сама станешь капитаном. Однажды ты сама будешь мстить. Вот как это делают настоящие магонцы.

Но глаза у нее темнее обычного, а лицо осунулось. Одну руку она прижимает к сердцу. Она уходит, а я остаюсь на палубе. Бросив на меня быстрый взгляд, Джик спускается вниз вслед за Заль. Ее глаза тоже потемнели.

В небе медленно кружат обрывки ткани, как лепестки цветов, упавшие на поверхность воды. Снизу доносятся крики стервятников и какие-то новые, незнакомые звуки. Я перегибаюсь через борт и вижу гигантское дымчатое щупальце, которое медленно скользит по небу. Схватив оторванную конечность, оно сворачивается в кольцо и исчезает в туче. Я приглядываюсь: в клубах тумана смутно поблескивают восемь серебристых щупалец, таких больших, что их обладателю ничего не стоило бы потопить наш корабль, – но в следующий момент пульсирующая масса скрывается из виду.

Дай касается моего плеча. Я вскрикиваю от неожиданности и сжимаю кулаки. Это он затащил Лей на палубу. Он безгранично предан Заль и «Амине Пеннарум». Что это означает? Как он поступит, окажись я на стороне врага?

Нахмурившись, он взбирается на снасти, а вместе с ним и Свилкен. Она щебечет, чтобы он принимался за работу, иначе потом дел будет невпроворот. Милект улетает от меня и сворачивается ярким клубочком на верхушке мачты.

Мне тошно. Перед глазами снова и снова возникает Лей в момент своего падения, а ее слова – о Кару, о том, что Заль нельзя доверять, – то и дело звучат у меня в ушах.

Я никак не избавлюсь от обуявшего меня страха. Но уже ничего не исправить: Лей далеко позади, в облаках, где ее пожирают небесные чудовища. Мертвечина.

В памяти всплывает рассказ Джейсона о четверых магонцах, которых земляне заковали в колодки. Но если бы магонцы на самом деле попали на землю, они бы утонули.

А может, так оно и было. В истории не упоминалось, сколько времени они провели внизу и какая их постигла участь.

Магонцев – то есть нас – нельзя по ошибке принять за людей. Интересно, что произошло бы, если бы я свалилась за борт и выжила? Что бы со мной сделали на земле? В глубине души я все еще надеюсь, что смогла бы вернуться домой.

Но это невозможно.

Илай, наверное, сейчас идет в школу. А может быть, она на уроке алгебры: набирается знаний, чтобы вычислить размеры вселенной. Или на английском: учит слова, которые позволят ей описать, как однажды вечером в разгар метели ее покинула старшая сестра.

Мне не суждено узнать, какой она вырастет.

А ей не суждено узнать, что я здесь, наверху, учусь…

А чему я учусь?

Со стиснутыми зубами я забираюсь на ванты, чуть ниже того места, где устроился Дай. Уставившись в пустоту, я жду, пока он заговорит. Но он молча глядит в облака. На его лице читается беспокойство.

Внутри меня что-то меняется. Я не привыкла беспрекословно подчиняться приказам, как Дай, которого учили этому с самого детства.

Меня одолевают сомнения, но в то же время во мне пробуждается ярость.

Дай отводит руку в сторону, и я осторожно прижимаюсь к его боку. Когда мы касаемся друг друга, я чувствую себя на своем месте. Он снова обращает взгляд в небо.

– Это была первая казнь в моей жизни, – говорит он. По его телу пробегает дрожь.

– И в моей, – говорю я.

Мне вспоминается мой прерванный сон. В нем был Джейсон: он шел куда-то в сумерках и протягивал ко мне руки. На этот раз я намеренно стираю его из памяти. Я отпускаю Джейсона навсегда. Он был сновидением, отголоском прошлого.

Он был утопленником.

А я Магония.

Задолго до рассвета ко мне в каюту заходит Джик. Милект спит в клетке с другими канурами, а я здесь, внизу, лежу без сна.

Может быть, я пропустила вахту? Но тогда за мной пришел бы Дай, а не Джик. Джик не имеет права отдавать мне распоряжения.

– Тебе следует кое-что знать, – немного помешкав, шепчет Джик.

Я сажусь в своем гамаке, сгорая от любопытства.

– Я кормлю ее, – говорит она.

– Кого?

– Капитанскую птицу. Это входит в мои обязанности.

– Но Ведда… – говорю я.

Джик показывает мне свою руку, где на каждый палец надето по металлическому кольцу, а затем трясет ею в воздухе.

– Никому не доверяй, – говорит она. – Ведда, Дай – они приучили тебя думать, что в Магонии все прекрасно? Магонцы воюют друг с другом, а мы, крылатое сословие, находимся в их власти. Ты никогда не задумывалась…

– Над чем?

– Над тем, кто из ростр и кануров служит тебе по своей воле, а кто по принуждению?

Ее слова западают мне в душу.

– Твой Милект – птица легкого, он верен капитану. Капитану была дана птица сердца, но когда их связь оборвалась, Заль не захотела ее отпускать.

– К чему ты клонишь? – спрашиваю я. – Говори прямо.

– Кару предал Заль. С ней отказался петь ее собственный канур. Ты можешь сказать, что понимаешь свою мать? Ты можешь сказать, что доверяешь ей?