Я ничем не выдаю своего волнения. Прихватив ноутбук и рюкзак, я выхожу на улицу, подхожу к машине и стучу в боковое стекло со стороны водителя, но Аза только непонимающе на меня смотрит. Затем, будто о чем-то вспомнив, она машет рукой в сторону пассажирского сиденья.

Аза не водит машину…

Я обхожу машину сзади, открываю дверь и сажусь рядом с ней.

– Поехали к твоим родителям, – говорю я.

– Я пока не готова, – говорит она. – Им нельзя ничего знать. Или они уже в курсе?

Она поворачивает голову в мою сторону.

– Они знают про Магонию, Джейсон? Что ты рассказал им?

– Я ни с кем не обсуждал Магонию с тех пор, как мы с тобой смотрели видео с кальмаром. Они думают, ты умерла, – говорю я. – Может, хотя бы проедем мимо? Посмотрим, есть ли кто-нибудь дома.

Она вздыхает.

– Корабль будет меня искать. Возможно, он уже меня ищет.

Я никак не привыкну к отсутствию хрипов у нее в легких.

Она заводит машину, включает дворники и с легкостью поворачивает руль, хотя он всегда заедает. Я замечаю, как вздувается ее бицепс.

Она выезжает на дорогу.

– Налево, – говорю я, заметив, что она колеблется. Она поворачивает налево.

– А теперь направо.

Она лихо поворачивает направо, не притормаживая на знаке «СТОП» и проезжая совсем близко к бордюру.

– Я люблю тебя, Джейсон.

– Ты любишь меня? – повторяю я, уставившись на нее.

– Ну конечно, – говорит она после небольшой паузы. – А ты разве меня не любишь?

Я продолжаю на нее смотреть.

Она превысила максимально допустимую скорость и вообще не смотрит на дорогу. Она неотрывно смотрит на меня.

– Здесь налево, – говорю я.

Мы приближаемся к ее дому.

На крыльце показывается Илай. Я ожидаю, что Аза сейчас снизит скорость, но этого не происходит. Увидев мою машину, Илай машет рукой.

Аза не останавливается и не смотрит в окно: она просто едет вперед.

Ее собранные в хвост волосы совсем не растрепались.

– Куда едем? – спрашивает она.

– Тут налево, – говорю я. – И еще раз налево.

Мы проезжаем через красивые ворота и едем в гору.

– Приехали.

Мы останавливаемся у кладбища. В этот дождливый будний день живых здесь нет, зато мертвых полным полно. Мы находимся за чертой города на вершине отвесной скалы. Отсюда хорошо видна вся округа.

Кладбище построили первые поселенцы. Возможно, они выбрали это место, руководствуясь принципом «чем выше и опаснее, тем ближе к Богу». Мне всегда было интересно, как люди доставляли сюда гробы до изобретения автомобиля. Несладко им, должно быть, приходилось. Те же мысли посещали меня, когда мы хоронили тут Азу.

– Ты привез меня на кладбище? – говорит она, вылезая из машины. – Это шутка такая? Посмотри на меня, дурачок. Я же здесь, с тобой.

Я невольно вздрагиваю.

– Не хочешь посмотреть, где мы тебя похоронили? – спрашиваю я.

– Зачем мне это нужно? – говорит она. – К тому же здесь небезопасно. Меня могут заметить. – Она окидывает взглядом облака, точно ожидая чего-то, но в то же время с уверенностью.

– Я хочу, чтобы ты увидела свою могилу, – говорю я. Я очень этого хочу. Мне нужно, чтобы она прочитала надпись на надгробном камне.

Я разглядываю ее профиль, пока она стоит, закинув голову, и смотрит в небо. Она красивая. Но она всегда была красивой.

– Что-то мне не хочется, – медленно говорит она. – Лучше расскажи мне о подзорной трубе и о том, куда ты ее отправил. Я знаю, что она у тебя. У нас мало времени.

Мы у ее могилы. Она еще не поросла травой, но надгробный камень уже установлен.

На нем написано:

АЗА РЭЙ

сердцу верь

пусть моря пылают

(и чти любовь

где бегут вспять звезды)

Она молча стоит под дождем. Волосы у нее намокли, а футболка липнет к телу.

– Каммингс, – говорю я. – Эти строки я впервые услышал от тебя.

Она не двигается.

– Забудь о том, что творится в мире, не думай о героях и злодеях – вот о чем это стихотворение.

– Глупость какая-то, – говорит она.

– А заканчивается оно так: «Ты мое солнце, мой месяц и все мои звезды», – говорю я, потому что эти слова должны прозвучать. На надгробие помещать их я не стал. Еще бы!

– Это что, стихи о любви? – говорит она.

– Это стихи о любви, которые написал человек, понимавший, что любовь постоянно сталкивается со смертью, – говорю я. – Это стихи о любви, которые написал человек, прошедший через войну. – Я мог бы добавить, что это стихи о вечной любви.

Она медленно кивает, потирая пальцами лоб. В ее лице что-то меняется. Затем она смущенно смеется.

– Ты никогда не задумывался над тем, что вышло бы, если бы какое-нибудь одно событие в твоей жизни не произошло? И если бы из-за этого ты стал другим? Если бы я помнила это стихотворение, я бы, наверное, больше соответствовала твоему представлению обо мне.

Она медленно удаляется, пиная мысками ботинок комья грязи, которые валяются у могил, и поминутно поглядывая в небо.

Я падаю на колени рядом с ее надгробным камнем и тоже запрокидываю голову. Я размышляю о траектории движения корабля, о том, что в последние недели он запасался провизией, о том, что он движется на северо-восток, и внезапно я вспоминаю статью, которую мы с Азой читали вместе.

Чем магонцы занимались веками? Я изучил достаточно альманахов погодных явлений и нашел достаточно упоминаний о похищенном урожае, чтобы заключить: магонцы голодают. Они ищут пропитание. И я знаю, куда они направляются.

Всего пару месяцев назад я наткнулся на один фоторепортаж. И теперь снимки по очереди всплывают у меня в памяти: женщина в сари держит на ладони выращенное в Индии зернышко; запечатанные в пластиковый пакет семена ждут транспортировки в другую страну; ряды ламп дневного света в царстве холода; длинные проходы и полки с контейнерами.

Всемирное семенохранилище. Норвегия. Это подземный банк, в котором хранятся семена всех растений на свете. Условия там идеальные: холодно, безопасно, глубоко и никаких землетрясений. В этом комплексе можно найти и косточки личи, и семена малины, и редкие виды овощей и фруктов, которые находятся на грани исчезновения. Если произойдет глобальная катастрофа, или поднимется уровень моря, или люди сделают что-нибудь не так, образцы семян останутся в безопасности.

Я обдумываю эту догадку, качая головой и бормоча себе под нос. Все остальное напрочь вылетает у меня из головы. Да, все сходится. Я не ошибся.