торговых договоров Каприви, как и всех экономических мер, трудно оценить, поскольку никто не может сказать, что бы случилось без них. В следующем десятилетии германское производство и экспорт определенно быстро росли, а эмиграция снизилась; возможно, однако, что на стадии промышленной экспансии, которой достигла Германия, так произошло бы в любом случае. Договора могли ускорить экспансию, которая иначе шла бы медленнее. Да и германское сельское хозяйство, в общем, не было разрушено; хотя некоторые плохие земледельцы обанкротились, конкуренция стимулировала внедрение новой техники, и производство возросло. Но Каприви, ведя переговоры относительно договоров, особенно с Россией, руководствовался не только экономическими мотивами. Хотя Тройственный союз был возобновлен в 1891 году, подпись Италии была получена только взамен на обещание Германией поддержки в Северной Африке. Каприви рассчитывал – вполне разумно, – что, если экономические преимущества членства возрастут, в будущем будет меньше необходимости набавлять политическую цену. С Россией он хотел не меньше чем заключения более прямой замены Договора перестраховки, как средство ослабления российской зависимости от Франции, которое не влекло за собой рисков для германской дружбы с Австрией. Во время визита французов в Кронштадт и подписания франко-русского договора в 1891 году этого, казалось, было очень трудно достичь. Когда двумя месяцами позже царь дважды проехал через Германию и не предложил встречу, это было расценено как намеренное оскорбление. Более вероятной причиной можно считать страх перед разговором, который, скорее всего, окажется затруднительным. В 1892 году царь встретил Вильгельма в Киле, и результаты встречи оказались вполне обнадеживающими, а в 1893 году появилась надежда, что Панамский скандал в Париже сделает империи более надежными друзьями, чем республики. Когда цесаревич Николай прибыл на семейную встречу, Вильгельм привлек его к серьезному разговору, который едва не вернул в практическую политику Союз трех императоров. Известно, что русские с большой неохотой понимали намеки, обрушивавшиеся на них со всех сторон, и во время дебатов по армейскому закону не могли не заметить, что германское военное планирование ожидает войны на два фронта. Россия, со своей стороны, в октябре 1893 года отправила эскадру в Тулон, что праздновалось всеми сторонами. Но немцы посчитали это большей угрозой для англичан, чем для себя. Кайзер и Генеральный штаб медленно меняли свое убеждение, что ничего не может помешать России напасть на Германию, и начали осознавать, что, удерживая ее на почтительном расстоянии, они только усиливают привлекательность Франции. Как элегантно выразился Гольштейн, «мы хотим хороших отношений с Россией, но без совершения политического адюльтера».

Налоговая политика правительства Каприви и его торговые договоры, несомненно, сделали жизнь менее дорогой для рабочих. По инициативе прусского министра торговли Берлепша начали создаваться арбитражные суды, которые впоследствии стали заметной чертой на германской промышленной сцене. Принятый в мае 1891 года закон о защите труда рабочих предполагал, что правительство заботится о благосостоянии рабочих, хотя и не ставит их в положение, когда они могут заботиться сами о себе. Примиренческая политика такого типа была важной частью политики любого правительства Германии, которое старалось держаться в середине дороги, и введенные реформы помогали пролетариату в свое время дать чувство некоторой значимости в стране. Если бы кайзер был готов последовательно поддерживать такую политику влиянием короны и сделать реальностью равные права, которые Бисмарк вынудил его обещать в 1890 году, он бы сделал многое для объединения своей страны и сплочения людей вокруг него. Его трагедия заключалась в том, что уверенное проведение этой политики, впрочем, как и любой другой, было выше его сил. Хотя он видел необходимость оказания поддержки канцлеру и помощи всем слоям своего народа, он то и дело склонялся к самым разным лагерям и прислушивался к слишком большому числу советников, чтобы играть какую-то роль достаточно долго. От роли великодушного умеренного монарха ему пришлось отказаться, поскольку ее не приветствовали в его окружении.

Каприви писал: «Правительство может держать в подчинении и даже сбить с ног, но ничего этим не добьется или добьется очень мало. Проблемы, стоящие перед нами, можно решить только переломом в убеждениях, и поэтому правительство старается распространить как можно шире чувство службы государству, гордость гражданина, готовность посвятить себя задачам государства».

Прусские консерваторы, однако, считали, что такое отношение должно присутствовать у каждого само по себе, и нет никакой необходимости его пробуждать или воспитывать специальными мерами. Они с удовольствием называли армию «людьми с оружием», но идея позволить представителям этих людей иметь право голоса в армейских вопросах возмущала их. Они использовали все свое влияние, чтобы высмеять идеи, стоящие за новым курсом, и убедить кайзера, что к ним нельзя относиться серьезно. Стандартные армейские инструкции запрещали любому германскому офицеру, состоящему на действительной службе или в резерве, вступать в партию, находящуюся в оппозиции к императорскому правительству. А тот, кому совесть велит действовать иначе, должен сначала уволиться. Но это никоим образом не обеспечивало офицерскую поддержку предложений кайзера и его правительства. Также много говорилось – в самых общих чертах – о славянской угрозе. И все же правительство поощряло приток польских рабочих в Восточную Германию, несмотря на риск безопасности в случае войны с Россией, потому что, таким образом, страна получала дешевую рабочую силу. А когда Каприви попытался обеспечить лояльность этих поляков, пойдя на ряд лингвистических уступок, его обвинили в отсутствии патриотических чувств. Германская элита выделялась даже среди имущих классов твердым убеждением, что все, что хорошо для нее, хорошо и для страны. Она также была на удивление неуступчива. Любая политика, которая оставляла их в стороне ради более широкого единства, должна была способна выдержать сильное давление с самых разных сторон. Такому давлению Вильгельм мог только покоряться. Мало-помалу он отказался от взглядов, которые отстаивал против Бисмарка, ради тех, что постоянно высказывались вокруг него.

Тем не менее элита едва ли могла добиться своего в рейхстаге, и ее неспособность сделать это была постоянным источником недовольства этим институтом. Правительству все чаще требовалась поддержка центра, а за такую поддержку надо было платить. За отменой последних антиклерикальных законов последовал законопроект о реформе образования, дававший церкви контроль над религиозным образованием в Пруссии. Эти уступки клерикализму, однако, вызвали традиционное возмущение национал-либералов, лидер которых, Микель, в порядке исключения стал министром финансов (хотя уже после того, как его партия лишилась большинства в рейхстаге, а не потому, что она его получила). Микель сделал попытку уйти, однако, с одобрения Каприви, ему сделать это не позволили. Соответственно, он остался и принялся интриговать против Каприви в министерстве, которое стало в высшей степени разобщенным. Вильгельм постоянно менял направление. Он санкционировал проект до того, как тот был представлен, но заколебался, когда