поехал в Вену на свадьбу Герберта, Каприви велел германскому послу «избежать» приглашения. А Вильгельм по собственной инициативе написал письмо Францу Иосифу, у которого у Бисмарка была намечена аудиенция. Он просил «не усложнять мое положение и не принимать мятежного слугу, пока он не явится ко мне и не скажет свое peccavi[27]». Прием, оказанный Бисмарку, был настолько холодным, что не оставалось сомнений: кукловод подергал за ниточки. Ответом старого канцлера стал очередной взрыв брани в прессе и завуалированные намеки на «письмо Урии». Симпатии публики, и особенно правого крыла, были на его стороне, и, чтобы спасти Вильгельма от последствий его низости, Каприви опубликовал свои инструкции послу, тем самым приняв удар на себя.

Спустя двенадцать месяцев Бисмарк заболел, и правительство начало осознавать, какой сильнейшей критике оно подвергнется, если он умрет, так и не примирившись с ним и кайзером. В качестве оливковых ветвей кайзер послал старику телеграмму с пожеланиями скорейшего выздоровления, бутылку старого вина и приглашение в Берлин. Он сделал это, не посоветовавшись с министрами, и отмахнулся от их попыток скрыть факты. Вместе с тем было много тех, кто ожидал повторного назначения Бисмарка на должность канцлера, не считаясь с его возрастом. В январе 1894 года Бисмарк прибыл в Берлин на один день и был принят по-королевски. Проведя несколько бесед, скорее добродушных, чем глубоких, он вечерним поездом отбыл обратно в загородное поместье, которое к этому времени успел полюбить намного сильнее, чем двор. «Теперь пусть ему возводят триумфальные арки и в Вене, и в Мюнхене, – заявил кайзер, – я все равно на голову впереди него». А двумя годами позже Бисмарк неожиданно решил раскрыть текст Договора перестраховки. И снова Вильгельм задумался об аресте по обвинению в государственной измене, и снова не решился. Это была последняя схватка. Вскоре старик оказался прикован к инвалидному креслу, а в августе 1898 года умер. Тирпиц, посетивший его в 1897 году, сказал, что старик мучился от невралгии и был вынужден согревать щеки бутылкам с горячей водой. Он ел только протертое мясо и говорил с трудом. Однако, выпив полторы бутылки шампанского, он оживился и неожиданно сказал: «Я не кот, который выстреливает искры, когда его гладят». Это было в том же году, когда Вильгельм нанес ему последний визит и, чтобы избежать серьезного разговора, начал рассказывать анекдоты. Раздосадованный старик решил примерить на себя мантию Джона Гонта и заявил: «Ваше величество, пока у вас есть офицерский корпус, вы можете делать, что хотите. Но если этого не будет, положение радикально изменится».

Когда примирение Вильгельма с Бисмарком уже приближалось, однако до того, как стали очевидны его ограничения, литературно-художественный журнал «Кладдерадач» опубликовал серию нападок на Гольштейна, Кидерлен-Вехтера и Филиппа Эйленбурга, под псевдонимами Oysterfriend, Dumpling, Troubadour. Сегодня уже известно, что зачинщики – два глубоко разочарованных дипломата, к которым благоволил Бисмарк, и потому их оттеснил на обочину Гольштейн. Их обвинения в интригах и закулисном влиянии, как говорится, били не в бровь, а в глаз, но Вильгельм запретил официальное расследование, опасаясь, что раскроется слишком много неприглядных дел правительства. Гольштейн так и не узнал, кто были зачинщики, но вызвал трех воображаемых авторов на дуэль, но те категорически отвергли свою причастность. Кидерлену дали понять, что его путешествиям с Вильгельмом придет конец, если он не найдет виновных. Поэтому он тяжело ранил редактора журнала, когда он отказался назвать требуемые имена. Когда Вильгельм услышал, как отмщена честь, он написал: «Браво! Это мой старина Гольштейн. Решительный и не терпящий чепухи. Если бы все были, как он, дела государства выглядели бы намного лучше». Но хотя инцидент не достиг цели, к которой стремились авторы, – убрать Гольштейна, он стал подозреваемым. Он лишился доверия Каприви и сам перестал доверять Эйленбургу. Он был на ножах с фон Плессеном, генерал-адъютантом кайзера, считая, что не оправдал ожиданий, позволив Кидерлену общаться с журналистом, как с человеком, достойным дуэли. Назначение Гольштейна личным советником, с помощью которого Эйленбург рассчитывал восстановить его моральный дух, не сумело развеять негодование, обращенное к Вильгельму, который, по его мнению, «играл с нацией, словно это была большая игрушка».

Это был не единственный признак отчуждения. В июне 1894 года Вильгельм согласился на арест церемониймейстера Котце по обвинению в рассылке другим придворным анонимных писем, нескромных и указывающих на хорошую информированность автора. Процесс состоялся, но обвиняемый был полностью оправдан, причем не так благодаря свидетельству эксперта-графолога, как благодаря тому, что письма продолжали приходить. Предположительно настоящий автор был родственник самого Вильгельма. Бывший церемониймейстер вызвал на дуэль своего злейшего врага, убил его, но так и не вернул свое положение при дворе. Императорский подарок в виде пасхального яйца, расписанного растительным орнаментом, не помешал широкому распространению критики из-за обращения с церемониймейстером. Другая сенсация была вызвана неким профессором Квидде, который в Пасху 1894 года опубликовал памфлет «Калигула, исследование римской мегаломании». Он оказался бестселлером, поскольку все узнали в предполагаемом римлянине характеристики человека, находившегося намного ближе к дому. Но от идеи преследования пришлось отказаться после опубликования в сатирическом журнале следующего диалога:

«– Кого вы имели в виду при написании этой книги, профессор?

– Калигулу, конечно. А кого имели в виду вы, господин прокурор?»

Вскоре после этого во дворец прибыл лорд Лонсдейл, и ему должны были подарить бюст хозяина. Но у выбранного образца отсутствовала подставка, и придворный, которому поручили доставить подарок, взял подставку классической статуи, стоявшей в коридоре. Вильгельм, узнав об этом неожиданном лишении имущества римского императора, смеялся от души: «Не сомневаюсь, что это был Калигула».

Тем временем в отношениях Германии с Британией снова наступил беспокойный период, в основном благодаря страсти, появившейся у Вильгельма, к регате в Каусе. Он впервые посетил Каусскую неделю в 1889 году и с тех пор каждый год возвращался вплоть до 1895 года. В 1891 году он прибыл в Лондон с государственным визитом в июле и остановился с большой свитой в Осборне. Там он впервые опробовал свою новую яхту «Метеор» и получил огромное удовольствие. Его бабушка была намного менее довольна вторжением и неоднократно намекала, что «эти регулярные ежегодные визиты не вполне желательны». Дядя Берти (который только что давал показания по делу Транби Крофта) с большим недовольством воспринял намек, что человек его возраста и положения не должен играть в азартные игры с подчиненными. Постоянная необходимость сдерживать темперамент в общении с племянником испортила бы удовольствие от регаты для принца, и он заговорил о том, что не поедет туда. Каприви, предвидя такую возможность, пытался удержать Вильгельма, но не преуспел. «Гогенцоллерны никогда не были популярны в Англии. Я