отправляюсь в Каус на регату, и это все». Каприви ответил, что выполнил свои обязанности и снимает с себя всякую ответственность.

Следующей весной королева заезжала в Дармштадт по пути из Италии, и кайзер сделал все возможное, чтобы заманить ее к нему в Берлин. Приглашение было вежливо, но твердо отвергнуто: «Я высоко ценю желание Вильгельма повидаться со мной. Но, по моему мнению, это внук должен навещать престарелую бабушку, а не наоборот». Она была так же тверда с лордом Солсбери, считавшим, что несколько часов беседы с ней могли бы избавить Вильгельма от некоторых его самых диких идей, заявив, что не может держать в узде всех. Последовавший вскоре визит в Каус прошел спокойно. Вильгельм оставался на яхте, а двор, соблюдавший траур по герцогу Кларенсу, имел разумное основание для отказа от его предложения привезти оркестр.

В 1893 году визит оказался богаче событиями. Для начала он оскорбил королеву и принца своим отказом прервать гонку, когда яхты попали в штиль, и в результате пришел на ужин совсем поздно. В воскресенье вечером, когда дядя с племянником ужинали, личный секретарь королевы, очевидно по ее приказу, доставил Вильгельму телеграмму, которую она только что получила. Лорд Роузбери, либеральный министр иностранных дел, оставшись в одиночестве в тишине своего кабинета, дал приказ британской канонерке в районе Бангкока отвергнуть французский ультиматум. Возникла опасность войны. Что предпримет Германия? У кайзера, вернувшегося на яхту, случился нервный срыв.

«Английский флот слабее, чем русский и французский, вместе взятые. Даже с помощью нашего маленького флота Англия все равно будет слабее. Французы хотели заставить Россию действовать, что, учитывая враждебное отношение царя к Германии, может у них получиться. Наша армия недостаточно сильна, чтобы воевать одновременно с Францией и Россией. Но нельзя сидеть спокойно и ждать, когда грянет буря. Германия лишится своего престижа, если не сможет принять заметное участие. Иначе она перестанет быть мировой державой».

В тот момент он был склонен стать на сторону Англии и возглавить все дело. Только в тот момент он позволил воображению опередить факты. Оценка британской военной мощи была предположительно основана на текущей консервативной критике либерального правительства и имела весьма скромную реальную базу. Еще многое должно было произойти, прежде чем сиамский инцидент положил начало европейской войне, а насколько речь шла о военных приготовлениях, по официальным германским оценкам, война с Россией могла произойти сейчас или позже. Трудно сказать, о чем думал импульсивный кайзер, но на следующее утро он отправился на «Метеоре» в море, оставив Эйленбурга обмениваться ядовитыми любезностями с дядей Берти, который «завтракал с десяти до четырех». Когда он вернулся, дело оказалось ложной тревогой, и о нем больше никто не слышал. Только немцы увидели хорошо продуманную цель в том, что почти наверняка было поспешной паникой, в которой они сами нередко участвовали. Вильгельм сделал вывод, что делались попытки заключить союз и что последовавшие объяснения были направлены на сокрытие перемены планов и ухода до французов. Неудивительно, что ему нужно было объяснить эпизод так, чтобы обвинить кого-то другого и, таким образом, скрыть, даже в собственном сознании, память о своей панике.

Была заложена основа для тезиса, который доминировал в германском дипломатическом мышлении в течение следующего десятилетия, – Британия нуждается в Германии больше, чем Германия в Британии, и рано или поздно попросит Германию о помощи. В Германии бытовали разные мнения относительно того, как разъяснить этот момент.

Вильгельм объяснил германскому послу, что делал все возможное, дабы обеспечить взаимную дружбу, однако он бы предал собственные цели, если бы стал навязывать дружбу с Англией своему народу. «Твердая дружба, которой он желал, могла быть только делом времени и продолжительного обмена взаимными любезностями». В тосте в честь герцога Эдинбурга он выразил надежду, что настанет день, когда английский и германский флот будут сражаться вместе, и пообещал, что Трафальгарскя битва Нельсона найдет отклик в сердцах германских моряков. Чтобы ускорить этот день, он призвал военного атташе обратить внимание на последствия для Англии визита царя на французский военный корабль в Копенгагене и сказал послу, что Россия положила глаз на Александретту, как базу для средиземноморского флота, а Франция пытается организовать Тройственный союз, чтобы вернуть Гибралтар.

Другие вроде бы считали уместными более жесткие методы. В январе 1893 года британский посол в Константинополе призвал султана прекратить переговоры с германскими кругами относительно Багдадской железной дороги. Маршал (при подстрекательстве Гольштейна и без ведома Вильгельма) ответил отзывом германской поддержки Британии в Египте. Это был лучший способ обеспечения краткосрочного согласия, чем долгосрочного сотрудничества. Роузбери по этому поводу сказал: «Игру, заключающуюся в причинении вреда себе из желания досадить другому, легко продолжать, когда она, начавшись, идет по нарастающей». В следующем году Роузбери заключил с государством Конго соглашение об обмене территории, которое противоречило обещаниям, данным во время Занзибарского договора. Роузбери сделал вид, что ничего о них не знал. Он был вынужден изменить сделку, но прежде пожаловался, что к нему обращаются тоном, который следовало использовать в Монако. Каприви осознавал опасность и написал на одном из проектов: «Я бы хотел, чтобы содержание было изложено в более вежливой форме, и отметил несколько мест, которые следует изменить». Раньше он попросил германского посла стараться не вызывать подозрения лорда Солсбери в том, что «не естественное развитие событий в мире, а политика Германии вызвала англо-французскую вражду на Средиземном море. Но сам Каприви записал, что «для нас лучшим началом следующей большой войны будет, если первый выстрел прозвучит с английского корабля. Тогда мы определенно сможем перевести Тройственный союз в Четырехсторонний». Немцы читали в своих учебниках истории, что Британия всегда находит кого-то, чтобы воевать за нее на континенте, и были исполнены решимости не дать использовать себя как «британский кинжал, направленный в сердце Европы» (слова Бисмарка). Внешне в таком отношении был смысл, во всяком случае, с точки зрения Германии. Но подразумевающееся предположение, что в любом союзе Британия будет использовать Германию, отвлекало внимание от фундаментального факта: Франция является союзницей России.

В начале лета 1894 году Вильгельм сказал другу: «Я уживаюсь с Каприви, но он не близок мне по духу». Каприви, который, как утверждают, предлагал уйти в отставку десять раз за четыре с половиной года, сам понимал, что так продолжаться больше не может. Его враги утверждали, что канцлера поддерживает только тринадцать голосов одного из осколков партии прогрессистов, на которые она распалась в результате дебатов по армейскому закону. Каприви не любили солдаты за отказ от трехлетней службы, его не любили аграрии за понижение тарифов, либералы за уступки клерикалам, клерикалы за неумение довести эти уступки до конца. Также