А мой виноградник истосковался по пахарю… Как лоно мифической Суламифи… Виноградник… Вино…

Пить хочу! Долго, жадно, до последней капли… Вина мне! Вина!

Но в чем моя вина?

Ты не кричи. Ты целуй. Ты люби…

Губы к губам. Руки к рукам. Тело к телу.

Теперь я запомню все… Я специально замедлила время, чтоб ничего не упустить.

Теперь каждая минута тянется, словно час. А часы эти сплетаются в вечность.

Именно столько будет длиться наша любовь.

Не торопись, милый… У нас впереди уйма времени… Давай застынем так — губы к губам, тело к телу…»

Дима никогда прежде не видел Катю такой. Такой Кати он не знал. Она стала чужой, незнакомой, какой-то пугающей…

Но в то же время — такой желанной…

В ее бесстыдстве, в ее откровенности была какая-то чистота. Это странно звучит… Но так чисты дети, когда снимают друг перед другом трусики и с любопытством изучают то, что там сокрыто.

Катя вместе со своим старушечьим одеянием словно сорвала какой-то стоп-кран внутри себя.

И из нее хлынула такая лавина эмоций, желаний, такая жажда чувств, что именно их необузданность и испугала Диму.

Но в этой неукротимости была дикая прелесть.

Никогда еще Катя не обнимала его так жадно, не требовала так определенно исполнить то, чего ей хотелось, никогда не рычала, словно раненая волчица, не кусалась, не содрогалась в экстазе, едва не сбрасывая с себя Диму…

Он просто ошалел от такого напора страсти…

А притворялась тихоней… Строила скромницу…

Ведь он был у нее первым, он воспитал в ней женщину, он знал каждый изгиб ее тела. Он знал, на что она способна в постели.

Но этому учил ее не он. Кто-то другой преподал ей эти уроки.

И как каждый ревнивый мужчина, уязвленный тем, что соперник мог оказаться состоятельнее, чем он, Дима задавался мучительным вопросом: кто?!!

«Не уходи… побудь со мной еще мгновение…

Я тяну руки, но он уходит… А я еще не насытилась… я голодна… Я хочу еще любви…

О! Да! Еще! Я вижу, что ты неутомим… И я тоже. Я ни капли не устала. Я готова бесконечно принимать тебя в себя и умирать от этого блаженства.

Наша любовь подобна волнам. То сильнее волна, то слабее. И я взмываю то выше, то ниже… То острый всплеск удовольствия, то ровное колебание…

Еще, родной! Еще, мой единственный!

Видишь, мы ведь созданы друг для друга!!!

Видишь? Ты смотришь? А почему у тебя такое лицо? Почему ты стоишь? Мы ведь оба лежим на старом матрасе в нашей комнате…

Как это: ты лежишь на мне, ты сливаешься со мной, я чувствую тебя внутри… О! Как я тебя чувствую!!! — и ты стоишь рядом?

И ты сам отдираешь себя от меня…

А я не пускаю тебя. Я цепляюсь, накрепко прилепляюсь к твоим плечам, переплетаю ноги за твоей спиной. Не вырвешься!

Я еще не насытилась! Спелые гроздья винограда изнемогают от сока… Сок должен перебродить в вино…

Но ты бьешь сам себя… И обратно — тоже себя…

А! Я догадалась… я знаю, как это называется, мне Кирилл объяснял: мазохизм… Когда сам себя… и балдеешь от боли…

Но ты повернулся ко мне… Ты что, хочешь меня ударить?! Вы оба хотите? Димочки!!!»

— Озверел? — Чика сплюнул сквозь зубы и дал Димке сдачи.

Он был зол, что новый постоялец приперся в самый неподходящий момент. Его самочка так активно подмахивала, так орала от наслаждения, а этот собственник…

Димка отлетел от удара к стене и пощупал разбитый нос. Из него на грудь стекала тонкая струйка крови.

— У нас тут все общее, — пояснил ему Чика. — И шмаль, и бабы. Не нравится — вали кулем!

— Сука… — прохрипел Дима, поднимаясь с пола. Он размахнулся, но ударил не Чику, а Катю. — Потаскуха!

А она смотрела на него бессмысленным взглядом и недвусмысленно постанывала, гладя себя ладонью по животу.

Хозяин Слава заглянул в комнату и моментально оценил ситуацию.

— Пойдем со мной, — склонился он к Кате. — Пусть мужики сами разберутся. А то и тебе попадет.

— Да… попадет… — всхлипнула она.

Когда избитый Дима брел в ванную, чтобы остановить текущую из носа кровь, из-за Славкиной двери доносились Катины блаженные стоны.

— Демон! — взвизгивала она. — Мой Демон!

— Демон, Демон… — довольно сопел Славка. — Ух, и ненасытная же ты! Третьего мужика укатала…

Дима захлопнул дверь ванной, чтоб не слышать этого, и включил воду. Сунул под холодную струю разгоряченное потное лицо и принялся жадно хватать ее пересохшими губами.

Проститутка… Со всеми, без разбора…

Нет… Она не виновата… Она же ничего не соображает. Думает, что это он ее ублажает…

Теперь ничего не поделаешь…

Дима сел на край ванны и закрыл лицо руками.

Они пришли в чужую стаю, где живут по своим законам. И чужак должен или принять их, или уйти. Иначе его убьют.

В дверях, покачиваясь, возникла помятая Юлька. Она была в одних лишь армейских ботинках, из которых тянулись вверх тонкие, словно спички, ноги.

Дима невольно провел по ним взглядом, скользнул по курчавому треугольнику, выпирающим косточкам худых бедер и крошечным, обвисшим грудкам.

Надо же! Эта халда еще полагала себя привлекательной! Она облизнула бледные губы и состроила Димке гримаску. А потом качнулась вперед и обвила руками его шею.

— Я тоже хочу любить… Сегодня день любви…

Откуда ни возьмись, к ней присоединилась Ирка, такая же голая и нескладная. Она тоже повисла у Димки на шее, и общими усилиями девицы уволокли его к себе в конурку.

— …Иди, иди… Я спать буду, — выпроваживал Катю Славка. — Хватит с тебя. Достала!

А она хихикала и упиралась пятками в пол, не желая уходить.

— Дай еще потянуть!

— Ну на, на. — Славка недовольно ткнул ей в губы окурок.

Катя затянулась жадно, до одури, так что голова разом закружилась. Она вернула бычок Славке и вдруг пристально посмотрела на него:

— Ты Дима?

— Дима, Дима, — буркнул он, подталкивая ее к двери комнаты. — Вон твой матрас. Туда планируй.

Катя нахмурилась и погрозила ему пальцем.

— Нет, ты не Дима… Врешь… А где Дима? Дим!!! — истошно крикнула она и заколотила сжатыми кулачками по Славке, попадая без разбора то в скулу, то в плечо…

Услышав ее крик, Димка наконец вырвался от вцепившихся в него девиц и подбежал к Кате. Славка спихнул ее к нему на руки.