меткие, мудрые, ясные.

Главное – быть. Здесь. Сейчас.

Я танцевал – на двух конечностях, на четырех.

Валялся по земле вместе с Калебом и Мартином, собирая на себя грязь. Вдыхал запахи – сажи и человека.

Потом появились девушки, несколько. Я схватил одну из них, и мы с ней тоже покатились по земле. Я торопливо всунул ей. Услышал стоны – это она стонала, а может, я, толком я не понял.

Лица ее я не видел – было темно. А может, это гарь меня ослепила.

Все было правильно. Все забыто.

Сигне

Море возле Бордо было ровным и гладким, на первый взгляд, невинным и гостеприимным, однако в порт мне удалось войти лишь через полдня – отливная волна тянет тебя вперед и отбрасывает назад, море мелеет, прежде я видела на этой коричневатой воде, морской вперемешку с пресной, виндсерферов, но сегодня тут никого нет.

Нами управляет луна – каждые шесть часов и двенадцать минут она то притягивает море к себе, то отталкивает его. Здесь, в море, все зависит от графика, мы живем по графику приливов и отливов, у меня он загружен в телефон и постоянно обновляется, на нем точкой отмечено, где я нахожусь и далеко ли от меня до приливов и отливов. Сейчас луна поднимается, большая и желтая, я осторожно двигаюсь по заливу, позволяю ему нести меня, увлекать к берегу, а за моей спиной в море опускается словно покинутое мною солнце.

Пейзаж вокруг будто бы живет двойной жизнью: дважды в сутки вода уходит, обнажая коричневое побережье, широкую полосу песка и ил, устриц и прибрежных крабов. Маленькие лодочки сиротливо разбросаны по морскому дну, пришвартованные к буям, больше не плавучим и утратившим всякий смысл.

А спустя полдня здесь царство воды, лодки оживают и покачиваются на волнах, и горе тому, кто оказался не тогда и не там, где надо, – прилив его не пощадит.

Вот он, причал в Бордо и впервые за долгое время твердь под ногами. Это ощущение неизменно удивляет меня: тело привыкло к качке, давным-давно приспособилось к ней, думает, будто мир – это вечное движение, и тут я тоже жду этого движения, а поверхность у меня под ногами, бетонный причал, точно упирается в меня снизу, враждебно и резко давит на ступни, отталкивает мое тело, поддерживает мою тревогу своей незыблемостью.

Я ставлю яхту на дополнительный шпринг, использую все мои кранцы, но мне все равно кажется недостаточно. На пристани лежат кучи старых автомобильных шин – их, пройдя канал, бросают тут владельцы других яхт. Я отнесла несколько шин к «Синеве» и засунула между корпусом яхты и причалом, а несколько штук бросила на палубу – может, пригодятся еще.

Я соблазнилась заглянуть в бистро на пристани, но вегетарианских блюд в меню не было, а ни на рыбу, ни на мидии, да и вообще ни на что морское я смотреть не могла, поэтому заказала мясо по-бургундски. Я уже и позабыла, когда в последний раз ела красное мясо, однако я совсем отощала, кожа да кости, и проголодалась, вот и заглатывала, почти не жуя, кусочки мяса, морковь, шампиньоны с луком в винном соусе – горячую пищу, богатую пищу.

Я заказала бокал пива, и оно ударило прямо в голову, я даже почти пожалела, что взяла его, теперь мир раскачивало еще сильнее, да и не подходит тут пиво, официант тоже дал это понять – ставя бокал на стол, наморщил нос. Надо было красное вино заказать, Магнус наверняка так бы и заявил, мощное бордо к основательному мясному блюду. Однако вино не для меня, и когда я крайне редко решаюсь выпить, то беру пиво.

Ко мне направился какой-то мужчина. Мой ровесник, может, чуть моложе, дочерна загорелый, в джемпере в сине-белую полоску, в моряцких ботинках. Довольно убого – одеваться как моряк, чтобы продемонстрировать всем свою принадлежность к морю.

– Можно сесть? – спросил он по-английски, но с французским акцентом.

– Нет.

– Please? – попросил он.

– А зачем? – спросила я вместо ответа.

– Вы издалека?

Давно со мной такого не случалось, вот уже много лет, но меня всегда бесило, что женщине, второму полу, невозможно в одиночку поужинать в кафе, чтобы какой-нибудь мужчина не нарушил ее одиночество, не влез в него со странным и сомнительным желанием защитить женщину от ее же общества или, возможно, от общества других мужчин, в надежде, что этот геройский поступок вознаградят в другом, более уединенном, месте, а чуть позже – и в постели.

– Я не нуждаюсь в компании, – сказала я.

– Но я не хотел…

– Неправда.

– Это ваша «Ариетта»?

Да что же он прицепился-то?

Я уставилась на него и внезапно подумала, что смотрю так, словно желаю сглазить. От этой мысли я заухмылялась, и недоброго взгляда в сочетании с необъяснимой ухмылкой, к счастью, оказалось достаточно, потому что он двинулся прочь.

– Если передумаете, скажите. Я вон там сижу. – Он показал на стул возле барной стойки.

Я уткнулась в бокал с пивом, собираясь спокойно его допить, но не могла выкинуть из головы этого мужчину, который теперь сидел за барной стойкой и делал все, чтобы не смотреть в мою сторону. Он красив, насколько бывают красивы мои ровесники-мужчины, возможно, провел в море немало времени, порастряс в качках жирок. Худой, живот почти незаметен, а руки сильные, плотные от мышц и покрытые небольшими царапинами и ранками, которые появляются, когда неделями не причаливаешь к берегу, соленая вода, попадая на такие раны, мешает им затягиваться.

Я могла бы отправиться с ним на его яхту, мне ничто не мешает. Возможно, яхта у него такая же нарядная и выдержанная в морском стиле, как и сам он, темно-синяя, в полоску, с блестящей латунной отделкой, потрепанная штормами лишь в тех местах, где полагается; возможно, большая, сорокапятифутовый «Халлберг-Расси», стильное клише, кипенно-белая со снобской синей каймой, с кроватью вдвое шире моей, хорошими матрасами, чистым постельным бельем. Чужое тело прижимается к моему, чужое тепло…

Ну уж нет. Что еще за глупости? Нагота, смущение, неловкость, конфуз, может, у него волосы растут, где не следует, – по крайней мере, у меня-то точно растут, может, запах у него чужой, незнакомый, может, в конце концов он сочтет меня чересчур потасканной, видавшей виды, со всеми моими царапинами, болячками и синяками.

Но у него-то тоже царапины есть? Впрочем, о них он, скорее всего, вообще не думает, он же мужчина, вот так, нейтрально-положительно. Французское les hommes и английское men означает и мужчин, и людей. А вот